Некровиль

Кьятай. Друг, с которым Птея разлучило море. Единственный, кто его понимал – с того самого момента, когда они встретились за стенами школы и осознали, что оба отличаются от влюбленных в паруса и повернутых на рыбалке. Обоих интересовала география, они были влюблены в числа и упивались чудесами мира, а также других миров, которые – если верить городской сети – существовали где-то там. Они были мальчиками, смотрящими в небо.

Пока зудящая рука вела его – влево, вправо, вверх по винтовой лестнице под светлеющим небом, – Птей ощущал растущее беспокойство: он раньше не задумывался, узнает ли Кьятая? Тот провел в Доме многообразия три месяца. Наверное – нет, наверняка! – он уже обрел неопределенное количество Аспектов. Птей с юных лет привык к тому, что у его отца несколько связанных с разными Аспектами и частично пересекающихся дружеских компаний, но думал, что такое бывает лишь со взрослыми. С ним и Кьятаем ничего подобного не случится. Ни за что на свете!

Келья была одной из четырех, чьи двери выходили на тесную овальную площадку на вершине минарета в форме тюльпана – он назывался, как гласила легенда на тыльной стороне ладони Птея, «Башня Третьей весенней луны». Кельи распределяли по дате и сезону рождения. Позабыв обо всем, кроме желания увидеть Кьятая, он толкнул дверь – комнаты в Доме многообразия никогда не запирались.

Она сидела под аркой окна, в опасной высоте над черепичными крышами и фарфоровыми куполами квартала Весеннего равноденствия. У нее за спиной не было ничего, кроме странствующих анпринских звезд. Птей не знал, как называется внезапное ощущение, охватившее его в тот момент, когда Пужей запрокинула голову, смеясь над какой-то нарочито серьезной фразой Кьятая. А вот Нейбен знал.

Только на завтраке-инструктаже в Восточной трапезной – там Птей познакомился с другими неуверенными и неуклюжими мальчиками и девочками из того же набора – действие предрассветных чар иссякло, и он понял, что Кьятай не изменился, остался в точности таким же, как когда переступил с набережной Этьей на борт катамарана и отправился в путь через лагуну, в сторону газовых факелов Темейвери.

* * *

Она ждала, съежившись на деревянных ступеньках, у подножия которых плескались воды Марциального бассейна, подтянув колени к груди, и в послеполуночной прохладе ее предплечья и икры покрылись гусиной кожей. Он знал эту девушку, знал ее имя, ее историю, помнил вкус быстрого, несмелого поцелуя, украденного в толкотне среди подростков на мосту через Двенадцатый канал. Воспоминание было отчетливым и порождало тепло, но принадлежало другому человеку.

– Привет.

Он выбрался из воды на посеребренные доски, откатился в сторону, скрывая наготу. В тени крытой галереи ждала Эшби с халатом из морского шелка.

– Привет. – Не существует простого способа сказать кому-то, что он видит перед собой не того человека, которого помнит. – Я Серейен.

Это имя пальпы подсунули ему там, внизу, вместе с нейротрансмиттерами, изменяющими сознание.

– И как ты себя…

– Я в порядке. Да, я в полном порядке. – Першение в горле заставило его закашляться, кашель усилился и перерос в сильную рвоту. Легкие Серейена очистились, и он с трудом изверг горку пятнистого от слизи пальпового желе. В первых лучах солнца вещество растаяло и побежало, потекло по ступенькам, стремясь воссоединиться со своей стаей в Марциальном бассейне. Пастырь Эшби шагнула вперед. Серейен отмахнулся от нее.

– Который час?

– Четыре тридцать.

Почти пять часов.

– Серейен. – Пужей застенчиво отвела взгляд. Вокруг Марциального бассейна появлялись другие душепловцы: выкашливали пальпы из легких, дрожали в термальных халатах, привыкали к своим новым Аспектам. – Кьятай хочет тебя увидеть. Дело очень срочное.

Терпеливая Эшби завернула новорожденного Серейена в халат, и умный пластик выделил накопленное тепло, стремясь отрегулировать температуру его тела.

– Иди к нему, – сказала пастырь.

– Но я должен…

– У тебя вся жизнь впереди, чтобы узнать Серейена получше. Я думаю, ты должен идти.

Кьятай. Воспоминание об увлечении звездным небом, подсчетами, расчетами и азартными играми. Имя и лицо принадлежали другому Аспекту, другой жизни, но былая страсть к числам, к обнаружению взаимосвязей между тем и этим, вызвала прилив радости откуда-то из глубины его сути. Это было так же приятно и по-взрослому, как набухание пениса, которое случалось ясным утром или когда он воображал, как трогает грудь Пужей, думал о татуированном треугольнике у нее в паху. Ощущение было иным, но не менее интенсивным.

Ставни были плотно задернуты. Экран оставался единственным источником света в комнате. Когда открылась незапертая дверь, Кьятай обернулся. Прищурился, вглядываясь в полумрак на лестничной площадке, а затем взволнованно воскликнул:

– Только посмотри на это!