Некрополь

двоюродной сестрой). Весной 1921 г. Луначарский подал в Политбюро заявление о

необходимости выпустить заграницу больных писателей : Сологуба и Блока. Ходатайство

было поддержано Горьким. Политбюро почему-то решило Сологуба выпустить, а Блока

задержать.

Узнав об этом, Луначарский отправил в Политбюро чуть ли не истерическое

письмо, в котором ни с того ни с сего потопил Сологуба. Аргументация его была

приблизительно такова: товарищи, что ж вы делаете ?

Я просил за Блока и Сологуба, а вы выпускаете одного Сологуба, меж тем, как

Блок — поэт революции, наша гордость, о нем даже была статья в Times-е, а Сологуб —

ненавистник пролетариата, автор контр- революционных памфлетов — и т. д.

Копия этого письма, датированного, кажется, 22 июня, была прислана Горькому,

который его мне и показал тогда же. Политбюро вывернуло свое решение наизнанку:

Блоку дало заграничный паспорт, которым он уже не успел воспользоваться, а Сологуба

задержали. Осенью, после многих стараний Горького, Сологубу все-таки дали

заграничный паспорт, потом опять отняли, потом опять дали. Вся эта история поколебала

душевное равновесие Анастасии Николаевны : когда все уже было улажено и чуть ли не

назначен день отъезда, в припадке меланхолии она бросилась в Неву с Тучкова моста (9).

Тело ее было извлечено из воды только через семь с половиною месяцев. Все это

время Сологуб еще надеялся, что, может быть, женщина, которая бросилась в Неву, была

не Анастасия Николаевна. Допускал, что она где-нибудь скрывается. К обеду ставил на

стол лишний прибор — на случай, если она вернется. Из этого сделали пошлый рассказ о

том, как Сологуб "ужинает в незримом присутствии покойницы". В ту пору я видел его

два раза: вскоре после исчезновения Анастасии Николаевны — у П. Е. Щеголева, где он за

весь вечер не проронил ни слова, и весной 1922 г. — у меня. Он пришел неожиданно, сел,

прочитал несколько стихотворений и ушел так же внезапно, точно и не заметив моего

присутствия.

Убедившись в гибели жены, он уже не захотел уезжать. Его почти не печатали (в

последние три года — вовсе нигде), но он много писал. Не в первый раз мечтой побеждал

действительность, духовно торжествовал над ней. Не даром, упорствуя, не сдаваясь, в

холоде и голоде, весной 1921 года, в двенадцать дней, написал он веселый, задорный, в

той обстановке как будто бы даже немыслимый цикл стихов: двадцать семь пьес в стиле

французских бержерет. Стиснув зубы, упрямый мечтатель, уверенный, твердый,

неуклонный мастер, он во дни "пролетарского искусства" выводил с усмешкой и над

врагами, и над собой, и над "злою жизнью" :

Тирсис под сенью ив

Мечтает о Нанетте,

И голову склонив,

Выводить на мюзетте:

Любовью я, — тра, та, там, та, — томлюсь,

К могиле я, — тра, та, там, та, — клонюсь.

И эхо меж кустов,

Внимая воплям горя,

Не изменяет слов,

Напевам томным вторя:

Любовью я, — тра, та, там, та, — томлюсь,

К могиле я, — тра, та, там, та, — клонюсь...

Париж, январь 1928 г.

ЕСЕНИН

Летом 1925 года прочел я книжку Есенина под непривычно простым заглавием:

"Стихи. 1920 — 24". Тут были собраны пьесы новые — и не совсем новые, т. е. уже

входившие в его сборники. Видимо, автор хотел объединить стихи того, можно сказать,

покаянного цикла, который взволновал и растрогал даже тех, кто ранее не любил, а то и

просто не замечал есенинской поэзии.

Эта небольшая книжечка мне понравилась. Захотелось о ней написать. Я и начал

было, но вскоре увидел, что в этом сборнике — итог целой жизни, и что невозможно о

нем говорить вне связи со всем предыдущим путем Есенина. Тогда я перечел "Собрание

стихов и поэм" его — первый и единственный том, изданный Гржебиным. А когда

перечел, то понял: сейчас говорить о Есенине невозможно. Книжка, меня (и многих

других) взволновавшая, есть свидетельство острого и болезненного перелома, тяжелой и

мучительной драмы в творчестве Есенина. Стало для меня несомненно, что настроения,

отраженный в этом сборничке, переходные; они нарастали давно, но теперь достигли

такой остроты, что вряд ли могут быть устойчивы, длительны; мне показалось, что так ли,

иначе ли, — судьба Есенина вскоре должна решиться, и в зависимости от этого решения

новые его стихи станут на свое место, приобретут тот или иной смысл. В ту минуту

писать о них — значило либо не договаривать, либо предсказывать. Предсказывать я не

отважился. Решил ждать, что будет. К несчастию, ждать оказалось недолго: в ночь с 27 на

28 декабря, в Петербурге, в гостинице. "Англетерр", "Сергей Есенин обернул вокруг своей

шеи два раза веревку от чемодана, вывезенного из Европы, выбил из под ног табуретку и

повис лицом к синей ночи, смотря на Исаакиевскую площадь".

***

Он родился 21 сентября 1895 года, в крестьянской семье, в Козминской волости,

Рязанской губернии и узда. С двух лет, по бедности и многочисленности семейства, был

отдан на воспитание деду с материнской стороны, мужику более зажиточному. Стихи стал