Некрополь

Река Лигой в стране любви и мира,

Река Лигой

Колеблет тихо ясный лик Маира

Своей волной.

Бряцанья лир, цветов благоуханье,

Бряцанье лир

И песни жен слились в одно дыханье,

Хваля Маир.

Был ли сам он утешен своей "лестницей"? Я не знаю. Думаю, что самый вопрос об

утешительности или неутешительности был для него несуществен. Однажды обретенной

им для себя истине он смотрел в глаза мужественно и, во всяком случае, не в его

характере было пытаться ее прикрашивать или подслащать. Кажется, "лестница" иногда

казалась ему скучновата. Утомительна и сурова — это уж непременно:

Кто смеется? Боги,

Дети да глупцы.

Люди, будьте строги,

Будьте мудрецы,

Пусть смеются боги,

Дети да глупцы.

Сам он, впрочем, часто шутил. Но шутки его всегда горьки и почти всегда сводятся

к каламбуру, к улыбке слов. "Нож да вилка есть, а нож - резалка есть?" "Вот и не

поймешь: ты Илия или я Илия?" "Она Селениточка — а на сел ниточка". Смешных

положений он почти не знает, улыбок в явлениях жизни не видит. А если и видит, то

страшные или злые.

***

Несовершенна, слишком несовершенна казалась Сологубу жизнь. "Земное бремя —

пространство, время" слишком часто было ему тяжело. И люди его не прельщали:

"мелкого беса" видел он за спиной у них. Познакомившись с Передоновым, русское

общество пожелало увидеть в нем автопортрет Сологуба. "Это он о себе", намекала

критика. В предисловии ко второму изданию своего романа Сологуб ответил спокойно и

ясно : "Нет, мое милые современники, это о вас".

О нем было принято говорить: злой. Мне никогда не казалось, однако, что Сологуб

деятельно зол. Скоре — он только не любил прощать. После женитьбы на Анастасии

Николаевне Чеботаревской, обладавшей, говорят, неуживчивым характером (я сам не

имел случая на него жаловаться), Сологубу, кажется, приходилось нередко ссориться с

людьми, чтобы, справедливо или нет, вступаться за Анастасию Николаевну.

Впрочем, и сам он долго помнил обиды. Еще в 1906 или 1907 году Андрей Белый

напечатал в "Весах" о Сологубе статью, которая показалась ему неприятной. В 1924 году,

т. е. лет через семнадцать, Белый явился на публичное чествование Сологуба, устроенное

в Петербурге по случаю его шестидесятилетия, и произнес, по обыкновению своему,

чрезвычайно экзальтированную, бурно- восторженную речь (передаю со слов одного из

присутствовавших). Закончив, Белый осклабился улыбкой, столь же восторженной и

неискренней, как была его речь, и принялся изо всех сил жать Сологубу руку. Сологуб

гадливо сморщился и произнес с расстановкой, сквозь зубы:

— Вы делаете мне больно.

И больше ни слова. Эффект восторженной речи был сорван. Сологуб отомстил (8).

В общем, мне кажется, люди утомляли Сологуба. Он часто старался не видеть их и

не слышать:

Быть с людьми — как бремя!

О, зачем же надо с ними жить,

Отчего нельзя все время

Чары деять, тихо ворожить?

Для меня эта нота всегда очень явственно звучала в словах Сологуба, в лениво-

досадливых жестах, в полудремоте его, в молчании, в закрывании глаз, во всей повадке.

Когда я жил в Петербурге, мы встречались сравнительно много, бывали друг у друга, но в

общем, несмотря на восхитительный ум Сологуба, на прекрасные стихи, которые он читал

при встречах, на его любезное, впрочем — суховатое обращение, — я как - то старался

поменьше попадаться ему на глаза. Я видел, что люди Сологубу, в конечном счете,

решительно не нужны, и я в том числе. Уверен, что он носил в себе очень большой запас

любви, но не в силах был обратить ее на людей.

На Ойле, далекой и прекрасной,

Вся мечта и вся любовь моя...

На земле знавал он только несовершенный отсвет любви ойлейской.

***

Впрочем, двух людей, двух женщин, он любил — и обеих утратил. Первая была его

сестра, Ольга Кузьминишна, тихая, немолодая девушка, болезненная, чуть слышная,

ходившая всегда в черном. Она умерла от чахотки, кажется, в 1907 году. Следы этой

любви есть во многих стихах Сологуба. О ней он не забывал. В 1920 году писал :

...Рассказать, чем сердце жило,

Чем болело и горело,

И кого оно любило,

И чего оно хотело.

Так мечтаешь хоть недолго

О далекой, об отцветшей.

Имя сладостное Волга

Сходно с именем ушедшей.

Вторая была Анастасия Николаевна Чеботаревская, на которой он женился вскоре

после смерти сестры. Годы военного коммунизма Сологубы провели частию в Костроме,

частию в Петербурге. Мечтой их было уехать из советской России, где господствовали, по

его выражению, "очеловеченные звери". Сологуб писал :

Снова саваны надели

Рощи, нивы и луга.

Надоели, надоели

Эти белые снега,

Эта мертвая пустыня,

Эта дремлющая тишь!

Отчего ж, душа - рабыня,

Ты на волю не летишь,

К буйным волнам океана,

К шумным стогнам городов,

На размах аэроплана,

В громыханье поездов,

Или, жажду жизни здешней

Горьким ядом утоля,

В край невинный, вечно - вешний,

В Элизийския поля?

Анастасия Николаевна приходилась родственницей Луначарскому (кажется,