Некоторые не попадут в ад

Я не знал никаких языков, только самый смешной минимум английских слов: чтоб заселиться в гостиницу и съесть что-нибудь в кафе, — однако и моих знаний вполне хватило; после беглого ознакомления с письмом выяснилось, что страшней меня в нынешней Европе никого нет вообще: киевские сочинители сравнивали меня с одним скандинавским выродком, перестрелявшим не так давно толпу детей из ружья, призывали задержать меня с применением грубой физической силы, запечатать в посылку, переправить им — а они уж обо мне позаботятся. В качестве обоснования для столь радикальных мер были перечислены следующие мои характеристики: террорист, убийца мирного населения, маньяк, своим поведением выведший себя за рамки человеческой морали, которая теперь в принципе ко мне не применима.

В былые времена с подписантами этого письма я вместе пиво пил, и при встрече мы обнимались.

В случае и означенных товарищей, и вообще привычного полемиста с той стороны, меня всегда поражала эта невинная, чистоглазая убеждённость в своей правоте, лишённая каких бы то ни было рефлексий. Всегда ведь можно покричать на людях, но потом выйти во дворик покурить и сказать: ну, всё понятно, чего делать-то будем?

Нет! Они не хотели во дворик.

У них всё было коротко, твёрдо, ясно: вы пришли и убили наших детей.

Нет, ну как так? Вы же сами их убили. Вы. Они из вон той пушки убиты, я могу на карте показать, где она стояла.

Это какой-то классический сюжет, я не помню, где его встречал, но он точно был: когда находят труп, а рядом — бледный человек с растаращенными глазами; у него спрашивают: «Ты зачем убил?» — он смотрит по сторонам и вдруг начинает орать: «Это Людка убила! Она! Людка всегда его ненавидела!» — тут появляется Людка, вытирает дрожащие руки о передник и: «Я? Что он говорит? Как же так?» — и беспомощно плачет.

Или: мальчишка заревновал приёмного сына к родителям, взял и оттащил его на ледяной балкон, и оставил там. Вдруг явились родители — и видят эту картину. Говорят: «Ты рехнулся, сынок?» — а он кричит: «Вы сами! Это всё вы! Это не я! Вы его там оставили! Он заплакал, я пошёл забирать его с балкона!»

Мы в этом классическом сюжете — не родители и не Людка, кто бы спорил.

У нас тоже есть пушка, и мы из неё стреляем, я даже назвал откуда: Коминтерново, Пантёха, Сосновка — я там везде был. Но это Киев пришёл на Донбасс, а не Донбасс добрался до Киева. Разница слишком заметна.

Мы, русские, уроды ещё те. Но, когда заявились в Чечню, мы не говорили: Басаев пришёл на нашу землю и убил наших чеченских детей.

С хера ли он пришёл, этот Басаев? Он там жил.

Он там жил и начал борзеть. Явились мы и убили его. Еле-еле получилось.

Да, мы это сделали.

Зачем кривляться? Зачем сочинять эти стыдные письма?

Зато европейцы вдруг стали казаться мне вполне симпатичными ребятами.

У нас принято порицать их за лукавую позицию в связи с донбасской герильей, но, стоя теперь с шампанским в руке, я веселился.

Европейцы вели себя с изысканной иронией — а по сути, они просто издевались: «О, это, наверное, возмутительно! — террорист, убийца. Как нехорошо, мы не одобряем… Что, не пускать его? Ну, не знаем. А каким образом? Мы не можем ничего поделать. Он уже приехал. Попробуйте с ним в режиме диалога?»

Европейцы могли сколько угодно носить безупречную личину цивилизованных людей — но они знали толк в убийствах, они знали толк в фарисействе, они знают толк в дипломатии. Они могут подыграть истерике — покачиванием европейской головы. Но ждать, что они впадут в истерику тоже?

Ко мне подошёл организатор конференции — солидный джентльмен: седая грива, шарфик, крепкое рукопожатие; сказал, что рад приветствовать меня, ещё какие-то подобающие случаю слова, и выверенным движением руки чокнулся со мною.

Тот, что отвечал за безопасность и по-прежнему стоял рядом, с улыбкой сообщил организатору о заявлении посла и письме ПЕН-клуба.

— Оу, — сказал организатор конференции. — Я знаю, знаю, — добавил он, и сделал совершенно безупречный жест рукой: всего один полувзмах аристократическими пальцами.

Попробую перевести этот блистательный минималистский жест, заранее понимая безуспешность попытки, — и тем не менее, вот перевод: «Пожалуй, мы не станем обсуждать этот несколько комичный, хоть и заслуживающий упоминания инцидент. Вы, друзья мои, тоже не бесспорны — и тем не менее, вы здесь: я сделал всё, что мог, не просите большего. Нет, я могу, чуть склонившись к вам, шёпотом сообщить, что с их стороны это просто глупо — выступать здесь со вздорными требованиями, — но верно ли вы истолкуете мои слова, друзья мои? Не поймёте ли вы это, как одобрение участия нашего гостя в протекающих военных действиях? Увы, я не вправе это одобрить. Мы — нейтральная сторона, готовая выслушать всех. На самом деле, скажу я вам, перейдя уже не на шёпот, но на шевеление губ, — до недавнего времени я был уверен, что Украина — это часть России. Здесь почти все были в этом уверены. Но, тссс, пора уже за работу. Встретимся на ужине».

И ушёл.

Мы двинулись к зданию, где проходила ярмарка.