Небо стоит верности

Вроде бы окончил училище, поступил на работу и летай себе на здоровье. Как бы не так! До тех пор, пока не познакомишься с самолетом, двигателем, аппаратурой, не изучишь всех особенностей трассы и аэродромов, о полетах не смей и думать. Но это еще не все. Надлежит изучить Наставление по производству полетов, различные инструкции, приказы и анализы летных происшествий. Изучить и сдать зачеты. Только после этого тебя допустят к первому полету. [54]

И все последующие годы день за днем придется учиться, не ропща на вечное школярство, поскольку тебе доверен не только дорогостоящий самолет, но и самое ценное - жизнь людей.

В полете Метлицкий непрерывно наставляет меня:

- В случае нужды на тундру не садись. Сверху-то она кажется ровной и крепкой, а сядешь - болото. Вообще посадка - последнее дело. Старайся дотянуть на одном двигателе. Избавься от лишнего груза, подбери наивыгоднейшую высоту, зафлюгируй винт отказавшего мотора и тяни. Ну, а если не удается тянуть на одном двигателе, тогда садись. И сто раз обдумай - как? Садись на речные косы, лучше - на каменистые. Сел - установи причину неполадки и постарайся устранить ее самостоятельно. Не получится - сообщи по рации в порт. Товарищи помогут. А самолет не покидай. В тундре самолет найти можно, человека - нельзя. Тех, кто бросал самолет, до сих пор ищут… И вот еще что: перед каждым вылетом проверяй, есть ли на борту неприкосновенный запас продуктов и оружие. И про спички не забывай: огонь в тундре - жизнь!…

Лишь спустя какое-то время я понял всю правоту этих слов.

Уже став командиром корабля, я налетал более двадцати тысяч часов над всеми уголками Арктики и в Антарктиде, но до сих лор с благодарностью вспоминаю тот первый полет и моих наставников в арктическом небе.

- Каждый участок трассы не похож на другой, - говорит Штепенко. - И не только своими характерными ориентирами, но и климатическими особенностями. В средних широтах этого не увидишь. Возьми триста километров вокруг Москвы - климат и погода там примерно одинаковые. А вот Арктика… Если в одном поселке штилит, то за сто - сто двадцать километров в другом поселке шторм! Смекаешь? А магнитные компасы? В одном месте показывает цену на дрова, в другом - землетрясение! В Арктике верь звездам и солнцу - астронавигация здесь выручит!

Внимательно вглядываюсь в плывущую под крылом землю: бурые проплешины тундры среди талого снега да ржавые забереги на реках. Смотрю на эти реки и речонки, прикидываю, где можно посадить самолет, где нельзя, и сообщаю свои «открытия» Метлицкому. Он сдержанно поправляет меня. Зато Штепенко насмешливо хмыкает:

- Салага! Не скоро еще тебе быть летчиком!

- Ну, знаете!… [55]

- Сердишься? - смеется Штепенко. - На сердитых воду возят. А злость в работе - очень даже хорошее дело! Учти, юноша!…

Штепенко опускает на глаза защитные очки и с улыбкой ждет, что я скажу ему в ответ. Но я молчу и со стороны, вероятно, похож на нахохлившуюся курицу.

- Неужто и впрямь обиделся? - спрашивает Островенко, опустив на мое плечо тяжелую руку. - Зря. Принимай товарищей такими, какие они есть.

Монотонно гудят моторы, медленно плывет внизу однообразный пейзаж тундры. Беспредельная видимость прозрачного арктического воздуха позволяет окинуть взглядом необыкновенно большое пространство - от горизонта до горизонта. Отчетливо видна конфигурация всех самых далеких ориентиров, и, пока не привыкнешь к этому, такая четкость поражает. Смотри, любуйся самой дальней далью!

Вон впереди обрисовывается линия берега, за которой видна светлая полоса моря, забитого льдами, и темное пятно острова.

- Приступаем к снижению! - объявляет, входя к нам в кабину, Штепенко.

И вот уже самолет катится вдоль косы, в открытую форточку врывается холодный воздух, насыщенный волнующими запахами моря.

Что же, здравствуй, знакомая и незнакомая Арктика!

Поселок, возле которого пристроился наш аэродром, расположен на берегу моря. С морем здесь связана вся жизнь: с моря пришли первые строители, морские дороги связали этот полярный поселок со всем остальным миром, с моря же он получает все необходимое для жизни. Не случайно я замечаю в каждом встречном что-то морское: на одном черный бушлат, у другого полощется по снегу широченный клеш, у третьего на шапке неизменный «краб», у четвертого из расстегнутого ворота проглядывает морская душа - тельняшка…

Как всякий сухопутный человек, я с гордым чувством первооткрывателя спешу к морю. Вот уже видны бурые лохмотья каких-то водорослей и серая галька в полосе прибоя. За узкой полосой воды - льды. Отдельные льдины выползли даже на берег и лежат здесь, как причудливые животные.

Берег пустынен. Тишина нарушается только мерным вздохом прибоя да пронзительными голосами чаек. Наверно, так было и тысячу лет назад: та же тишина, тот же вскрик чаек и извечный разговор моря… [57]

Я опускаю ладони в море, набираю полные пригоршни воды и подношу ее к губам. Вода, как и в любом море, соленая, а мне-то казалось, что в северных морях, где столько льдов, она должна быть пресной!