Не жалею, не зову, не плачу...

Рыть начинаем вечером. А утром привели беглеца в санчасть — дайте заключение, вменяемый он или психически ненормальный. Как будто стремление вырваться на свободу болезнь. Но почему именно в такое время привели беглеца, когда мы с Питерским всё решили? Прямо как в песне: мне сверху видно всё, ты так и знай. Худощавый украинец лет 45, с глубокими глазами, с острыми залысинами, тронутыми по краям сединой, фамилия Наливайко. Попался он не на рывке, не на каком-то другом способе, он сделал подкоп из Малой зоны. Только в романе можно так сочинить — ты собрался рвануть через подкоп, еще и метра не прорыл, а тебе уже достали из норы тепленького и привели именно в твое дежурство. Что за силы за тобой следят, оберегают, пугают? В штрафную зону Наливайко попал за побег и в лагерь попал за побег — аж перед войной. Закоренелый бегун, беглец-рецидивист. Упрямый, смелый человек, говорит с сильным акцентом, не боится ни Бога, ни черта, порода моего деда Лейбы. Рядом стоит надзиратель, а Наливайко на него ноль внимания, говорит только со мной. В первый раз он сел аж в 38-м, получил срок за наезд на пешехода. Пьяный в драбадан колхозник спал в канаве, а ноги — на дороге, называется пешеход. Наливайко не заметил, переехал трактором, одна нога целая, а вторую пришлось отнимать. Дали Наливайке год, по-божески, тогда вообще были срока малые. Какой-то год отсидеть — это же пустяк, но Наливайко тракторист, шофёр, самый уважаемый не только в колхозе, но и во всем районе, и вдруг ему тюрьма. Из-за какого-то пьянчуги. Даже на месяц сажать несправедливо. Однако посадили. Через неделю в лагере его попросили машину отремонтировать, он согласился, взял камеру для колеса запасную, повесил через плечо, как солдат скатку, и ушел с ней. Остановил на дороге первую попавшуюся машину — подбрось, браток. Садись, какой разговор. Пересаживаясь с машины на машину, голосуя камерой, Наливайко за сутки умотал от лагеря за тысячи километров, аж в Херсон к своему дядьке. А бежал с Урала. За ним телеграммы не успевали. Одной только камерой через плечо брал все расстояния, такая была раньше у шоферов спайка. Поселился он в другом колхозе, женился, гулять стал, жена выдала, забрали его и посадили. А он снова бежать. Его снова поймали, уже во время войны, и вломили 58-ю пункт 14, контрреволюционный саботаж, не хочет ковать победу. Я начал его расспрашивать, под видом определения вменяемости, а как он делал подкоп, чем, куда землю девал, не боялся ли обвала? Могло завалить живьём, как суслика. «Боялся, ну и чё?» Мы с Питерским планировали штольню, а у него был буквально волчий лаз, еле пролезешь, да оно и понятно — куда ему вырытую землю девать в штрафной зоне, там всё на глазах. Что ему теперь грозит? Новый срок. Со дня побега, пояснил надзиратель, а Наливайко добавил: а я опять сбегу. Станет ли нормальный говорить такое? «Его лучше в Абакан отправить, — сказал я надзирателю. — Может быть, паранойя, системный бред. Сколько может человек бегать?» — «Да всю жисть! — весело сказал Наливайко. — Я ж не як та зверюга, шо у клетки держуть».