Не жалею, не зову, не плачу...

Побеги у нас бывали. Я помню, как свистели пули возле медпункта в 12-м бараке, когда Цыганков замкнул провода запретки и пошел на рывок. Молодец, мужик, ловко сделал перемычку, и весь лагерь погрузился во тьму. Правда, поймали его на другой же день и завели новое дело. Я потом говорил с ним. Основательный парень, с характером, о сделанном не жалел. У него двадцать лет, отсидел он два и рванул. Ребро сломали при задержании, но у человека их двадцать четыре. Еще был побег в самые первые дни, когда я ходил на общие. В Ольгином логу строили жилые дома и трое на грузовике рванули прямо на оцепление и под грохот автоматной пальбы за какие-то секунды скрылись из глаз, только пыль осталась. Зека радовались удаче, расписывали подробности, гадали, где теперь счастливцы гужуются, один из них шофер, второй инженер-строитель из Прибалтики, у обоих по двадцать лет, а с ними старый вор из Ростова, у него два года. Потом дней десять спустя идет развод утром, двигаем мы бригада за бригадой в сторону вахты, там стоит Папа-Римский в кителе, с планшеткой и в черных перчатках. А сбоку возле запретки на сбитых досках лежат три трупа, причем один конец дощатого настила высоко поднят, как экспонаты лежат, чтобы идущие мимо зека хорошо их видели — шофёра, инженера и вора. У одного из них снесен был череп, вместо головы бурый пенёк из спекшейся крови, затылочная кость и нижняя челюсть. Лежали в рванье, в крови, в грязи, убитые ружейными выстрелами в упор. Папа-Римский кричал: «Р-равнение направо! Всем головы направо! Вот что ждёт каждого!» Идем, топаем, смотрим на живой, так сказать, пример, хотя и мертвый, жутковатое зрелище — три каких-то продолговатых месива из серой массы. Видел я трупы в анатомичке, в прозекторской, у них были руки, ноги, голова, черты лица, но здесь… Бригады шли мимо, бормотали матерки, зло острили. Вряд ли кто испугался, взял себе на зарубку. Когда думаешь о себе, такие примеры не действуют. Не может человек жить в неволе, не должен. Все настоящие герои бежали, взять хотя бы Жана Вальжана из романа «Отверженные». А граф Монте-Кристо? А сам Иосиф Виссарионович шесть раз бежал — и ничего, вождем стал, отцом и учителем. А мой дед Лейба? Нет, только бежать, вся история учит этому и география. Мы не рабы, рабы не мы. Хватит терпеть произвол, то тебе позволяют зачеты иметь, то их тебе спишут ни за что, — нет, братцы-кролики, мне пора кончать. Соберу компанию и начну подготовку. Первый, конечно, Волга, срок у него маленький, но он пойдет из принципа, как и положено вору в законе. Он будет рыть на ощупь, вслепую, как крот. Правда, есть опасность, рыть он совсем не будет, пошлет шестерок, а можно ли такое дело доверять, кому попало? Надо подумать. Вторым будет Володя Питерский — новая фигура в моем романе. 1 мая КВЧ закатила грандиозный концерт, особенно отличался один мастер на все руки, совсем незнакомый, отлично играл на аккордеоне, пел и плясал, клоунаду разыгрывал, сразу видно — талант и профессионал, по меньшей мере из Москвы артист или из Ленинграда. Он действительно оказался с Лиговки, Шурупов привел его к нам в санчасть, и мы быстро сошлись. Я удивлялся, почему другие не видят, не ценят исключительный его артистизм, я слов не находил от восхищения. А мне в ответ: в КВЧ других не берут. Володя ко мне привязался, думаю, потому, что я его оценил. Он вор с детства, но сходка разрешила ему пойти в КВЧ. Срок у него пятый или шестой, сам он со счета сбился. Отец его, совслужащий с портфелем, отдал его в Ленинградский ДХВД — Дом художественного воспитания детей, и дитя кое-чему там научилось, а доучивалось уже в колонии для малолеток и дальше по лагерям. Он и стихи писал: «Заметет метелями путь, где мы плелись, где в снегу под елями у костров толклись». Отлично рисовал, маслом писал, одареннейшая натура и добрейший малый, но несобранный, расхристанный, как многие очень талантливые люди. Умница, с хорошим вкусом, знающий, что прилично, что неприлично, понимающий, что и как надо делать, но в то же время делающий все по-своему. Если он человека не уважает, презирает, он может ему нахамить, нагрубить, оскорбить, дать по роже — всё, что угодно. Но, если он к тебе с почтением, то ведет себя как аристократ, — удивительное свойство многих блатных, между прочим. С хамом он вдвойне хам, а с порядочным он вдвойне порядочнее. Когда я сказал Володе о замысле, он сразу же меня озадачил: с Волгой лучше не связываться, за ним слежка будь здоров, могут нас накрыть в самый неподходящий момент. Хорошо, что я Волге не успел сказать. Будем копать вдвоем, начнем из-под корпуса КВЧ, здесь самое близкое место к запретке, за ней сразу начинается склон сопки и тайга. Главное — каждый день. По метру. Два здоровых мужика, не выроем, что ли, по метру в день? Да это смешно! Мое терпение на исходе, двух лет не прошло, а впереди еще шесть — не-ет, к чертям собачьим, пропадать, так с музыкой. Пусть лучше выставят нас на подиуме возле запретки без головы, без ушей, но мы с Питерским рванём. Кстати срок у него пятнадцать лет. Подкоп по фене — метро. Чем меньше проходчиков, тем лучше.