Не жалею, не зову, не плачу...

Настал день моей первой операции, главное желать, из жизни строить мечту, а из мечты — действительность. Не только для меня, для всего персонала получился особый день, возвышенный, как день причастия. Все хорошо настроились, видели мое волнение, мою тщательную подготовку, знали, как я ждал разрешения Пульникова, а потом еще капитана Капустина. Выслушал пожелания Светланы Самойловны: у хирурга должны быть руки женщины и сердце льва. Вериго добавил: у каждого хирурга должно быть свое кладбище. Настроение у всех приподнятое, будто готовились к премьере спектакля, впрочем, лучше не сравнивать, если речь идет о доверии самом главном — спасти человека. Даже Зазирная улыбалась. Пульников сегодня всего лишь ассистент. Моем руки в тазах (по Спасокукоцкому), обрабатываем руки спиртом, кончики пальцев йодом. Аппендицит — воспаление червеобразного отростка слепой кишки, аппендэктомия — его удаление. Первый мой пациент — Бармичев, кларнетист из КВЧ, молодой, красивый, как и положено самому первому, учился в музыкальном училище, связался со шпаной в Сокольниках и попал, в конце концов, ко мне на стол.

Обрабатываю операционное поле по Гроссиху-Филончикову спиртом, затем йодом, от подвздошной дуги до мечевидного отростка. Даю команду: «Новокаин!» Делаю лимонную корку, обезболиваю подкожно, внутрикожно, внутримышечно. «Скальпель!» Разрез по Мак-Бурнею, кровь, щёлкают пеаны и кохеры, мелькают тампоны, промокаем рану, видна розово-сиреневая ткань. Вошли в полость… Опускаю подробности, не всем они интересны, но сам я их помню многие годы. В изголовье стола милая Светлана отвлекает: «Бармичев, вы любите Шостаковича?» — «Туфта», — отвечает мой честный пациент лабух. Всё идет удачно, я всё делаю леге артис, знаю, не всегда будет так просто, но сегодня все силы земные и небесные мне помогают. Срезаю отросток, пинцетом погружаю культю куда надо и крепко-накрепко затягиваю кисетный шов. Всё, братцы мои, коллеги мои дорогие, я — гений! Проверяю все сосудики, нет ли где мелкого кровотечения, убираю салфетки из раны, тампоны, накладываю швы, до конца все делаю сам, наконец, анекдот вспоминаю — как же иначе! Настоящего хирурга красит анекдот, непременно английский, тонкий. Закончили операцию, хирург вышел, сестра убирает белье, пациент на всякий случай напоминает: вы ничего у меня в животе не оставили? Нет, говорит сестра, не волнуйтесь. Тут входит хирург и спрашивает: а где моя шляпа?..

Вечное вам спасибо, славные мои помощники, мои первые ассистенты, всю жизнь помню вас и спрашиваю — где вы теперь?

12

Лето прошло в ожидании лета, холодное, сибирское. Сначала цвели маки, потом мальвы на клумбе между больничными корпусами. Лежал у нас молодой ботаник, ходил в одних кальсонах вдоль запретки и собирал грибы, цветы, траву, приносил в палату и читал нам лекции. Запомнилась почему-то трава портулак. Собирались все ходячие и слушали его, как студенты, характерная, между прочим, черта заключенных, особенно малосидящих, — побольше знать, учиться без принуждения и понукания. Первое мое лето в Сибири, ясное, с длинными вечерами, с чистым, густо-синим небом в сумерках, сопки зеленые, пушистые, так и зовут побродить, посидеть под деревом. Внутри лагеря ни единого деревца… Последняя весточка из института — сокурсники мои получили дипломы и поехали врачевать в Караганду, в Чимкент, в Кустанай. Никогда я уже с ними не встречусь, не сядем вмести на лекции, не устроим вечеринку, не пойдем на танцы, не сбежим с занятий в кино — никогда не будем студентами.