Не жалею, не зову, не плачу...

На новоселье принесли нам грелку с водкой, мы ее профильтровали через таблетки активированного угля, сняли запах резины, выпили, разговорились. Олег Васильевич рассказал, как ходил с отцом на медведя. Он уже школу кончил, а сибиряки в семнадцать лет все охотники. Подняли медведя, а он оказался такой резвый, не успели глазом моргнуть, как зверь оказался рядом и выбил у отца ружье, будто прием знал. А сын начал палить из своих стволов почти в упор, медведь испугался грохота и убежал, его прохватил понос, медвежья болезнь, вонь страшная. Пошли домой, рады, что живы остались, отец говорит: «Я не столько медведя боялся, сколько тебя — жаканы вокруг меня так и свистят, вжик-вжик!» А сын отвечает: «Да где же ты был? Я тебя совсем не видел». Посмеялись, идут дальше. «Ну, как, — спрашивает отец, — в штаны наложил?» — «Да что ты, батя, за кого меня принимаешь!» А сам иду, — продолжал Олег Васильевич, — и чувствую, как между ног что-то прохладное так и ползет вниз, так и ползет по ногам, ну-у, думаю, всё, пропал, лучше бы меня медведь загрыз. Бате говорю: ты иди домой, а я зайду на минутку в баньку. Отец догадался, но смеяться не стал. Так что медвежья болезнь бывает не только у зверя, но и у охотника».

Капитан Капустин являлся с осмотром каждое утро, разгон устраивал персоналу, драили полы по три раза в сутки, везде была чистота. Но что особенно поражало всех — унитаз, хоть води сюда на экскурсию, умереть можно, зека хохотали от шока, всю жизнь на параше сидели, а тут такой комфорт. В каждой палате раковина, кран отвернул, вода течёт, — ну не смешно ли! Да еще и ванная, пол кафелем выложен, красавец титан до потолка, сверху душ, рожок никелированный, ну как не посидеть в таком лагере энное число лет для культурного развития? Вернется потом зека в свою зачуханную деревню и всю жизнь будет, как сон вспоминать, какие у него в лагере были санитарно-гигиенические условия.

Дня через три после прибытия воровского этапа из Красноярска в больнице произошло несчастье, утром обнаружили в ванной мертвого раздатчика Федю Пионерку. Что удалось выяснить? С вечера он приказал санитарам разогреть титан, появился его педераст Мотя, они закрылись, потом Мотя ушел, наступила ночь, вся больница улеглась спать, а утром — натюрморт. Воды в ванной по самый край, лежит в ней Федя, совершенно голый и словно бы спит под водой, как рыба. На вскрытии обнаружили следы алкоголя, причина смерти стала ясна — выпил, распарился, задремал в теплой воде и захлебнулся. Прежде чем вскрывать, осмотрели татуировку — картинная галерея. Одно бедро обвивает толстый удав и целит раздвоенным языком в сторону члена. На спине кинжал, и не просто красуется, а в действии — всажен под лопатку, и надпись: «От друга». На ягодицах тоже есть что посмотреть, на правой играет кошка, на левой мышка, и еще на головке члена муха, такое накалывают уже под наркозом, но главное на груди — слева Ленин, справа Сталин, а посредине Кремлевская башня со звездой и лучами. Пришел в морг оперуполномоченный, и первый его вопрос: нет ли признаков насильственной смерти, поищите следы. Следов не было — утонул в нетрезвом состоянии. Но скоро я узнал, Пионерка был сукой, а дальше ты уже сам догадывайся, как было дело в ванной. Из женского пола он признавал только пионерок, обязательно в галстуке, но сидел не за изнасилование, а за карман, до этого за шантаж, а ещё раньше за мошенничество, за все такие дела больше двух лет не дают.

Из вольных появилась еще Зазирная, старший лейтенант медицинской службы, фигуристая бабенка, военфельдшер. Явилась как-то при всех регалиях — два ордена Красной Звезды, орден Отечественной войны, штук пять медалей, прошла от Сталинграда до Берлина, по всем статьям баба не промах, сразу положила глаз на Вериго. Она еще не работала с нашим братом, но быстро вошла в роль и со мной только так: зека Щеголихин, сходи туда, принеси сюда. Светлана Самойловна называла нас всех по имени-отчеству, меня просто Женей и всегда на вы, у нее избыток вежливости. Светлана вольняшка не типичная, а вот Зазирная — в самый раз. По рекомендации Вериго меня назначили ординатором терапевтического отделения, для начала мне 15 больных (а потом и 20, и 25, да плюс ночное дежурство). По утрам я делал обход вместе со Светланой, заполнял истории болезни, выписывал назначения, и сам же их выполнял. Пульников сначала делал операции один, вскоре появился из вольняшек Бондарь, тоже хирург, лет тридцати, полноватый, румяный, улыбчивый, стали делать сложные случаи вдвоем, а я стоял рядом с ними и наблюдал весь операционный день. Конечно же, мечтал принять участие.