Не жалею, не зову, не плачу...

Другая жизнь началась не только в медсанчасти, но и по всему лагерю. Огромный клуб КВЧ с фотографией, библиотекой и кинобудкой, новая баня, парикмахерская — все было сделано для рабочего поселка Соры, для тех, кто будет жить здесь при коммунизме, а нас, как только объявит Москва по радио, что комсомольцы в Соре на Всесоюзной ударной досрочно закончили комбинат, развезут этапами на другие ударные. Между прочим, начальником банно-прачечной части стал мой знакомец Хабибулин, вся его свита шестерок заняла места в каптёрках, в истопниках, и на складе.

По другому зажила КВЧ — культурно-воспитательная часть. Как с неба свалилась большая библиотека, газеты появились, «Правда», «Красноярский рабочий», «Советская Хакасия» и даже «Литературная газета», уму непостижимо. Каждую неделю привозили кино, появился Жора-киномеханик, открылась фотография, в любой день можешь прийти и запечатлеть свой портрет для истории, причем шмотьё можешь надеть вольное — бобочку (рубашку) белую, лепень (пиджак) черный и галстук, именуемый по фене гудком, или гаврилкой, чтобы ничего лагерного. В кабинете начальника КВЧ появился даже приемник, можно ловить хоть Москву, хоть Ленинград. Артистов набрали большую бригаду, причем интернациональную — лирический тенор венгр Леонид Лангбауэр, он спел что-то на 58–10, поляк, циркач-фокусник, тоже по 58-й, прекрасный гитарист из Ленинграда Рубашкин, он пропил с другом бархатный занавес и не давал нам сейчас покоя: кодеинчику бы, дионинчику бы! Лабухи собрались один к одному щипачи, фармазоны и охмурялы, засияли духовые инструменты, полный набор. Теперь я чуть-что бежал в библиотеку. Кроме трудов Ленина и Сталине, были тома Гёте и Шиллера, Шолохова и Леонова, книги о войне, стихи Маяковского. Но особенно меня поразил Энциклопедический словарь Гранат с лиловым овальным штампиком: из библиотеки такого-то. Осудили кого-то с конфискацией, и вот мы имеем шанс просветиться. Шикарнейшее издание Брокгауза и Эфрона. На титульном листе голый атлет, наклонившись, срывает цветок. Из такой книги в детстве мы всей улицей вырывали листки и делали голубей. Некому было нас остановить и вразумить, что этим книгам со временем цены не будет. Жили мы тогда в Троицке, в Летягинском переулке, у нас был типичный дореволюционный дом и двор, его следует описать, такие дома стали редкостью и скоро совсем исчезнут, а дворов таких уже никогда не найдешь.

Именно в таких домах и жила Россия до революции, если не считать усадебных строений и редких княжеских дворцов. Это был городской мещанский тип застройки, управа не разрешала строить иначе. Хорошо помню вид с улицы — деревянные ворота с двускатной кровлей, калитка, рядом скамейка. Входишь и видишь просторный длинный двор, справа дом, парадное крыльцо под навесом с резьбой и ажурными украшениями, слева плотный тесовый забор или заплот, возле него мальвы, петуньи, душистый горошек, дальше, слева колодец с бревенчатым срубом, с воротом и ведром на цепи. А справа палисадник, да-да, палисадник внутри двора, огороженный, там сирень, акация и маленькая беседка. Дальше круто поднимается из земли холмик, в нем тяжелая дверь в погреб, там вечно темно и холодно. Доставала как-то мама крынку с молоком, и я увидел полоску белого льда под соломой — летом, в жару, как он туда попал? И, наконец, дальше, на самом краю двора, банька, коровник и конюшня, а сверху сеновал с лестницей и особым люком, чтобы сбрасывать сверху сено лошадям.

Теперь о доме, он был типичным не только для Троицка, но и для всей срединной России и, наверное, для городов Сибири. Деревянный, на кирпичном цоколе, под железной крышей. Входа в дом два — парадный с крутыми ступенями наверх, и черный, за углом. В цоколе кухня и какие-то помещения, раньше здесь жила прислуга. В большом чулане было полно всякой рухляди, книги в тяжелых переплетах с кожаными корешками, с тиснением, некоторые даже с металлическими застёжками, — всякие там Библия, Евангелие, собрание сочинений графа Л. Н. Толстого и прочая дребедень, вроде Энциклопедического словаря Гранат. Некому было сказать мне, как все это ценно, мама моя была неграмотной, но дело совсем не в этом — о ценности не могло быть и речи. Что такое Словарь Гранат в 1935 году в нашей стране, да еще в нашей семье, гонимой и перегоняемой? Это подлежащая уничтожению политически вредная писанина, восхваляющая царей, помещиков и буржуев, палачей и кровопийц, в ней всё искажено апостолами невежества, извращено во вред пролетариату. Это было наследие мракобесия, от него мы обязаны отказаться раз и навсегда, поскольку история началась с октября 1917 года. Мать моя знала, что к чему, лучше сжечь всё вредное, царское, церковное, или порвать на голубей — пусть летают. А дом достался моим беглым дедам по дешёвке, они в складчину его купили и на подставное лицо. Хозяина посадили, хозяйку сослали, наследники вынуждены были в спешке продавать всё вместе с Гранатом и графом Л. Н. Толстым. Рухнула у них вся жизнь, у тех людей.

А у кого началась?..

11