Не так страшен чёрт, как его малюют (СИ)

— Трудненько нам с тобой придётся, — буркнул Тристан, сдерживая жгучее желание выругаться или тяжёлой дланью отвесить горбуну оплеуху. Прево ограничился тем, что вздёрнул верхнюю губу, показав зубы. Это было даже и не проявление его злобной натуры, а укоренившаяся привычка, наподобие гримаски, свойственной Эсмеральде. Квазимодо, тем не менее, расценил оскал королевского куманька как выражение враждебности и отпрянул. Тристан сплюнул с досады.

— Не бойся меня, — в грубой своей манере продолжал он. — Не стану я рубить тебе уши и возвращать в королевский замок тоже не стану. Я отправлю тебя к твоему священнику. Хотел бы я знать, почему ты так к нему привязан? — добавил прево, увидев, как встрепенулся Квазимодо при одном упоминании о Клоде Фролло.

Бедный звонарь заволновался, постигнув, что к чему. Тристан не собирался отрубать ему голову и действительно вступился за него тем январским вечером. Он не собирается удерживать его в своём доме и поможет вернуться к мэтру. Прево случайно подобрал нужный ключ, отмыкающий язык Квазимодо. Горбун промолчал бы, расспрашивай его о цыганской плясунье, но он не мог не говорить об архидьяконе.

— Почему? Вы спросили, почему я привязан к отцу Клоду? Он для меня всё, вся жизнь! Он взял меня на воспитание, заботился обо мне, он один не гнушался мною, он учил меня грамоте, дал мне работу!

— Погоди-ка, — заинтересовался прево, перебивая сбивчивый поток красноречия. — Так ты знаешь грамоту?

— Да, господин научил меня читать, писать и считать. Потом он ходатайствовал перед капитулом, чтобы меня приняли на колокольню, и лечил, когда…

Единственный глаз Квазимодо преисполнился грустной нежности, лицо раскраснелось, грудь вздымалась, как кузнечные меха, заплетающийся язык едва поспевал за мыслями.

— Я стал звонарём по милости мэтра Фролло… — молвил он. — А теперь? Согласятся ли принять меня обратно? Я стану ему обузой.

— Разрази меня гром, ведь ты прав! — произнёс Тристан Отшельник.

Сомнения горбуна заставили его призадуматься. Действительно, кафедральный собор, лишённый звонаря, тут же нашёл ему замену. А на что-то иное, кроме как бить в колокола, Квазимодо вряд ли годен. Может статься, ему не позволят проживать в соборе, где и так терпели из милости, либо архидьякон больше не станет опекать его. Поначалу Тристан собирался нанять повозку и отослать Квазимодо в Париж, но в таком случае прево лишался возможности узнать, добрался ли горбун до места назначения. Он мог, к примеру, стать жертвой недобросовестного возницы, его могли прогнать взашей из собора. Королевский кум, отринув первоначальный замысел, решил действовать иначе.

— Я устрою тебе встречу с мэтром! — медленно проговорил он, неотрывно глядя на Квазимодо.

— Правда? Вы? — задохнулся от прилива чувств горбун.

Его взор засветился искренней признательностью. Не зная, как выразить свою благодарность, Квазимодо упал на колени перед Тристаном, поймал его руку и прикоснулся к ней устами. Первым инстинктивным побуждением прево было отдёрнуть ладонь и даже ударить по губам, не скрывающим жёлтых клыков, какие пристало бы иметь вепрю, но не человеку, однако он пересилил себя. Тристана Отшельника много раз умоляли, ползая на коленях, лобызали его сапоги, униженно целовали руки — это никому не помогало. Если у королей, по мнению Гильома Рима, уши находятся в ногах, то у прево их не имелось и там. Впрочем, как показывает печальная участь канцлера Гугоне и сеньора Гюи д’Эмберкура, некоторые чулочники так же их лишены. Тристан-вешатель не ведал милосердия. Но впервые перед ним преклонили колени не из страха, не из желания вымолить себе жизнь, а из чистейшей благодарности.

— Будет тебе, — проворчал он, высвобождая пальцы из хватки горбуна. — Телячьи нежности!

Тем не менее, жестокой его натуре, не избалованной столь бурными проявлениями симпатии, порыв Квазимодо весьма польстил.

Следующим утром, явившись в замок, прево призвал своего стрелка, которого некогда самолично наградил прозвищем Пти-Андре** за огромный рост, вручил ему письмо и сопроводил ценными указаниями. Стрелок, поклонившись, отправился на конюшню, оседлал коня и тронулся в путь по той дороге, что вела в Париж. Его начальник весь долгий день посвятил выполнению прямых обязанностей, а вечером, сославшись на срочные дела, отбыл в Тур. Квазимодо, чего только не передумавший за время его отсутствия, с нетерпением ожидал возвращения мессира прево. Тристан позволил ему ходить по всему дому, однако несчастный звонарь, опасаясь нечаянно что-нибудь сломать, разбить или опрокинуть, не воспользовался предоставленной ему свободой и ступал за порог лишь затем, чтобы взять принесённую слугами пищу. Весь день он развлекался хождением из угла в угол и посиделками у окна. Тристан, наскоро перекусив и умывшись с дороги, прошёл в его комнату, на сей раз прекрасно освещённую, и протянул истомившемуся горбуну клочок пергамента.

— Хочу проверить, вправду ли ты грамотен, — усмехнулся прево.

Квазимодо осторожно взял записку. Его глаз расширился в удивлении и быстро-быстро заморгал, пальцы задрожали.