Не было бы счастья…

— Опа! Коммунист Гуськов про Боженьку вспомнил, — усмехнулся Олег.

— Дурак ты! — в сердцах выкрикнул Виталий. — Да мне такой камень на душу повесили, что скажи сейчас поди, Виталя, в церкву и поставь свечку и родится у вас ребёнок, веришь, на коленках бы пополз! А теперь можешь бежать докладную строчить, разоблачил двурушника.

— Сам ты дурак, Гуськов, — спокойно произнёс Олег. — Набрался и несешь не пойми чего.

— Слушай, Князев, а ведь у тебя жена пьющая, правда ведь, пьющая, ты же сам рассказывал. Забери у неё девочку, на кой пьяной бабе ребёнок? А мы с Нелькой её удочерим, а Князев? Нелька-то вторую неделю ревмя ревет, головой совсем плохая стала. Увижу, говорит, бесхозную коляску, умыкну чужого ребёнка. Ей даже таблетки выписали как психическим. Ты ж мне друг, Князев, я ж тебе сколь добра сделал, отдай нам дочку, она ж тебе не сдалась, ты ещё наделаешь. А мы твою воспитаем как положено, и в сытости, и в заботе ей ни в чем отказу не будет, у нас знаешь добра-то — всё ей достанется. Ей сколько сейчас годков? Пять, шесть? А мы её в спецшколу с английским языком в первый класс запишем, у нас знакомые есть, подсобят.

— Ты совсем охренел, Виталик! До чёртиков допился, придурок конченый! — рявкнул Олег, хлопнув по столу ладонью.

Гуськов совсем сник, лицо закрыл ладонями и качался на стуле, словно болванчик, что стоял в серванте у Лизаветы.

— Ты не слушай меня, Князев, я лишнего наплёл, выпил много, да и на душе тяжело, не слушай. Забудь, вроде не было ничего.

— Уже, — буркнул Олег

— Что «уже»? — не отрывая ладоней от лица, глухо пробормотал Гуськов.

— Уже забыл. Пошли лучше по домам, ты на ногах не держишься, я тебе такси остановлю и отправляйся к Нельке. Ей небось не слаще чем тебе, а сидит одна в четырёх стенах.

Виталий кивнул, вытащил из портмоне деньги, сунул Олегу.

— На, расплатись с этой, я что-то видеть никого не хочу.

Кажется, впервые Гуськов гулял на свои. Неужто так сильно изменила его произошедшее, что заставило проклюнуться обычным человеческим чувствам без выгоды и расчёта.

Олег вернулся к себе в плохом настроении. Вот ведь, и погода дрянь, и вечер испорчен. Разговор с Виталиком оставил неприятный осадок. Чисто по-человечески жаль его, конечно, и тощую страшненькую Нельку жаль. Для женщины бездетность, наверное, страшнее, чем для мужиков. Он видел, как по этой причине страдала тётка. Может, оттого она и любила племянника ничуть не меньше матери. А во многом была и более снисходительной к его ошибкам и промахам. Олегу, конечно, было трудно понять меру отчаяния и безысходности Гуськова. Сам Олег всегда страшился обратного, что вот забеременеет очередная пассия и начнутся опять разговоры про женитьбу или позорные суды и новые алименты. Тьфу-тьфу, чур меня, как приговаривала бабаня. А налакался Виталик вдрызг, если ляпнул про его дочку. Надо же, словно щенка просит отдать, вроде как вы себе другого заведёте. Совсем рехнулся по трезвянке, такого не удумаешь. Хотя… Точно же говорят, что у трезвого на уме… Да ну его, совсем прямо из колеи выбил. Не видались сто лет и можно ещё столько же обойтись. Прямо тошно как-то стало, муторно, как с похорон пришёл. Возмущение сменялось назойливыми мыслями о Вале. А действительно, сколько ей? Во даёт, забыл! Наверное, всё же шесть или не исполнилось ещё шести-то. Да етить-колотить! Вот Виталий, зараза, нытик паршивый, взбаламутил всё. Стояла себе склянка с мутной жижей далеко под замком, а Гуськов влез в потайное место и взболтал эту склянку, и муть враз поднялась, жди теперь, когда осядет. Ну хватит! В конце концов, не доказано, что Валя Князева ему родная дочка, стало быть, тема закрыта. Пламенный привет. Хватит того, что он часть зарплаты теряет. Лучше бы на машину копил.

Олег старательно выкинул из головы ненужные мысли, но видно, не все, раз по приезду домой неожиданно для себя спросил о дочке. Лиза помрачнела и скороговоркой пробормотала, что жива-здорова, в сад ходит, а больше они ничего не знают и знать не хотят. И чтобы тема закрылась окончательно, тётка нараспев начала нахваливать японский зонтик, что получила от племянника в подарок. Бабаня тоже уж слишком подыгрывала, и была в их многословности явная фальшь и желание что-то скрыть.

— Да неужто с Японии? — всплескивала руками старуха. — Это где ж указано, Лизонька?

— Да вот, на бирке, мне Егор Тимофеевич прочел, видишь, буковки меленькие, мадеин жапан.

— Гляди-ка, небось деньжищ стоит немерено! Раз с самой Японии везли.

— А то! Наш Олежка чего хочешь достанет. И всегда-то угадает и с размером, и с цветом. Помнишь, какую он кофточку из Чехословакии привёз?

Олег благодушно слушал женскую эту болтовню. Понятно, что и тётка, и бабаня восхищаются искренне его подаркам и умению доставить радость. И приятно было навестить родню, которая говорит только о хорошем, словно плохого в их семье никогда не случается, а если и было что, давно быльём поросло и предано навсегда забвению.

Тёткин муж пошёл молодого родственника провожать. Размяться не мешает да Гену навестить. Вроде не виделись давно.