Не было бы счастья…

Лида отправилась жаловаться на жизнь не к матери, а к закадычным подружкам за железку. Выпили, конечно, чтобы поддержать. Вот ведь мужик-то Лидин оказался козёл бесчеловечный! В заграницу съездил, а жене жалкую косыночку да помаду одну. Такого добра и здесь прикупить можно, тем более что сама Лида мечтала о химической помаде, что цвет меняет, а получила ерундовский тюбик тусклого бежевого цвета как для старух всё равно. Пусть бы вон матери своей такое подарил! Небось свекровка-то внакладе не осталась. Люди говорят, Олег с тремя чемоданами добра притащился. А дитю родному платьишко и игрушку. Сообразил бы, что одёжку на вырост надо, дурак неумный. Платьишко впритык, и так заднюшка торчит, а через месяц и вовсе не натянешь. Уж как ни крути, бабу завёл и все подарки к ней таскает. Это как пить дать, разве может молодой мужик без женщины неделями сидеть и в загул не пойти? Нету таких во всём свете, если только старичок какой или немощный и хворый. Лида согласно кивала, поддакивала, утирая пьяные слёзы. Ругала неизвестную любовницу мужа, которая уводит из семьи мужа и хоть бы что, тварь бессовестная. И от жалости к себе она принималась рыдать ещё громче, икая и роняя голову на плечо Светке. Подруги переглядывались с пониманием, сочувствовали искренне. Не задалась у бедной Лиды судьба, муж шляется по бабам, хахаль поматросил и бросил, тут и волком завоешь, не постесняешься.

У подруг пробыла несколько дней, а что? Дома мать всё плешь проест, что дочка дура еловая, не может удержать собственного мужа, виснет на матери, как кирпич мешает её семейному счастью. Только Вовочку сынка в колонию упекли, вроде народу дома убавилось, а теперь дочь ребёнка сбросила. Вот не хочешь сама нянькаться, так и подкинула бы к свекрови, чай не чужой человек.

Подаренное Олегом детское платье продали на станции за хорошую цену. Валька всё одно во дворе угваздает, резиновую собачку стащила Зина, а бежевая помада пришлась кстати самой Нинке. И хотя цвет этот делал её землистое лицо совсем больным, она, выходя в магазин, непременно красила помадой губы.

Антонина делала вид, что все сплетни о невестке пропускает мимо ушей, хотя слушала всегда внимательно, чтобы не допустить для сына никакой угрозы и если надо, сработать на опережение. Благо сестра в своей парикмахерской всегда всё знала и, язвительным тоном вставляя по обыкновению сочные бранные слова, докладывала:

— Вырикова-то, карга старая, с электриком загуляла! Ни стыда ни совести. Ему сто лет в обед, ханыга ханыгой, а туда же. Хотя бы дочек постеснялась. Зинка-то уж всё понимает. А Лидка вроде как малую в ясли пристроила и на работу пошла…

Антонина слушала молча, но узнать, куда пристроилась невестка, заинтересовало. Выручила бабаня.

— Это где это у нас такие работы, чтобы шелупонь всякую принимали? — с ехидцей бросила она.

— Говорят, в санаторий «Спутник» уборщицей, что ли.

— Ах завидки какие! — ухмыльнулась старуха. — Там сроду приличных не было. Туда, поди, и путевки-то только никчемушникам выдают голомыжным.

— Организация несолидная, — равнодушно встряла в разговор Антонина. — Я с ихним завом столовой на собрании рядышком сидела, так он жаловался, что, мол, ни ремонту у них, потолок аж валится, ни разносолов. Всяких кормят словно в больничке для гастритных.

— То-то сам рожу отъел! — захохотала Лиза. — Второй этаж на дом пристраивает.

— Это его дело. Не пойман — не вор. У него родни много. Может, помогают по-родственному, мало ли. А народ там и впрямь несолидный, не то что в «Озерках».

— Ха, в «Озерках»! — воскликнула сестра. — Ты попробуй туда попади, там милицейское начальство селят. Мне вот Аня Морозова говорила, что, мол, полгода умасливали кастеляншу, чтобы за ихнюю Наташку слово замолвила. А ведь Наташка на заочном в институте, не дура какая и то еле приняли.

Антонина перевела разговор на другую тему — что хотела узнала и хватит об этом. Не велика фигура время на неё тратить.