Называется Жизнь (социологический роман)-Вторая Часть Дилогии

И еще одна интересная цитата: "Я всегда чувствовал свою бытийственную, личностную связь со всем миром, а не только со "своей страной". Весь мир — мой, весь мир — Божий". Или: "В этой свободе нищеты, свободе человека… переживания счастья "остаться самим собой". А это, может быть, даже самое большое человеческое счастье:…быть вообще эмигрантом на земле, еле соприкасаясь со всем тем, что тебя окружает".

Грегори только закончил чтение, как в дверь постучали. Он открыл, и черный официант, одаряя постояльцев улыбкой, вкатил красиво сервированный столик, на котором кроме яств стояла корзина с великолепными красными розами.

Грегори щедрыми чаевыми поблагодарил официанта и предложил Инге начать с ним застолье параллельно с обсуждением вопросов, которые его волновали.

Среди прочего в серебряном ведерке была бутылка шампанского, которую Грегори ловко открыл и наполнил бокалы.

— Ну что, выпьем за успех нашего безнадежного дела? — засмеялся он, протягивая к Ингиному бокалу свой. Он чокнулся, сделал несколько глотков. Инга тоже отпила игристый полусладкий напиток и закусила долькой французского сыра с несколькими виноградинами, при этом не упустив из виду, что Грегори не выпил залпом напиток, что делал всегда при их встрече для усиления чувственного накала. Это было еще одним сигналом, чтобы удостовериться, что все кончено. И ее охватила тоска, ностальгия по тому, совсем недавнему времени, когда Грегори каждым жестом демонстрировал, что сходит с ума от любви к ней.

— Так что вы думаете, Инга, по этому поводу? — сказал Грегори, словно заметив, что что-то мешает Инге быть по-деловому сосредоточенной. — Вам не кажется, что у Гуля явное противоречие. С одной стороны — он апологет эмиграции, считает ее как бы выражением стремлений человека к свободе, а с другой — вот такое тяжелое изложение сути самоощущения эмигранта. Как же можно быть апологетом эмиграции в таком случае?

— Я думаю, — сказала Инга серьезно, — ну, во-первых, по одним этим высказываниям трудно делать какие-то выводы. Нужно почитать его произведения от и до, чтобы судить о его концепции. Но поскольку, — Инга рассмеялась, — наш разговор не есть защита диссертации ни вашей, ни моей на данную тему, то я думаю, что это можно трактовать так. — Инга слегка пожала плечами, как бы этим показывая, что она не претендует на изложение истины в последней инстанции. — Я думаю, что Гуль здесь противоречит себе постольку и настолько, поскольку и насколько противоречив феномен эмиграции. Ну, например, вот он пишет, что всегда считал себя человеком земли в целом, а не только своей страны. Да, все это замечательно… Но есть одно "но". Человек рождается не в абстрактной точке Земли. А в конкретной стране, с ее историей, традициями, нормами жизни. И этим страна его, если выражаться терминологией Экзюпери… — Инга сделала небольшую паузу и посмотрела внимательно на Грегори, — страна его приручает.

— Я понял вашу мысль, — вдохновенно перебил Грегори. — Я понял: "Мы в ответе за тех, кого приручили".

— Да, Грегори, верно. Если страна нас приручает, она в ответе за нас. И приручение тоже может быть разным. В богатых, развитых странах — это приручение как бы однотипно. Поэтому люди этих стран перемещаются между ними, не чувствуя, не испытывая такой ломки. Ну что: переедет француз в Англию или даже англичанин в Америку… Да, конечно, эмиграция всегда требует приспособления и т. д. и т. п. Но все же это совсем не то, что эмигрант России… Россия всего стремилась идти своим, особенным путем… Это другая тема — ее евразийство… Я не специалист в этих вопросах. Но ясно, что есть объективные и субъективные особенности образа жизни России и россиян: он не европейский и не азиатский, как и Россия отличается и от Европы, и от Азии. И вот этим коктейлем особенностей она приручает свой народ. И именно поэтому, я думаю, эмигрантам России свойственны такие ностальгические настроения, о которых пишет Гуль: с одной стороны — эмиграция, конечно, это проявление устремленности реализовать свободу выбора образа жизни, условий жизни. А с другой — это все же несвобода, потому что эмигрант всегда чувствует на себе эти узы, — опять же по Экзюпери, которыми его "приручили" к своей стране.

— Инга, — сказал Грегори. — Я предлагаю перекусить. Пожалуйста, вот шримпы (креветки), вот севрюга отварная, сыры, фрукты. — И, не дожидаясь, пока Инга что-то выберет, сам наполнил ее тарелку всем понемногу и снова протянул к ней свой бокал.

Сделав несколько глотков, Инга почувствовала, что у нее щеки горят от оживления и радости от разговора на темы, которые близки ей. Пусть это не совсем то, чем она раньше занималась, но это все же в сфере гуманитарных наук, в сфере философии и социологии, то, что было сферой ее труда и раздумий на протяжении всей творческой научной карьеры…