Навстречу Нике

На «запорожце» подъехали к сберкассе. Выходя из машины, отец Александр сказал:

— Извините меня! Неотложная мелочь, иначе никак не успеваю.

Прошло десять минут, двадцать.

Он появился, неловко запихивая в карман брюк какую–то бумажку. Ещё раз извинился, сказал, что в сберкассе была большая очередь.

У Ярославского вокзала, как обычно, обнял меня, перекрестил и быстро пошёл к перронам электрички, чтобы уехать к себе в Семхоз.

Когда я выходил из машины у подъезда, заметил под сиденьем какую–то смятую бумажку. Это оказалась квитанция о переводе в фонд помощи пострадавшим от землетрясения в армянском городе Спитаке довольно крупной суммы…

А дон Донато! Когда Донато стоит у нас постоем, он частенько просит у Марины одну–две хозяйственные сумки побольше и покрепче. Идёт с ними в магазин, набивает продуктами, фруктами, гостинцами для детей, тащит всё это добро с пересадками через всю Москву на метро, на автобусах, в какую–нибудь семью, где мать пьёт, отец – наркоман, малые дети растут без призора.

Вот какой был отец Александр. Вот какой дон Донато. Вот какая у нас мама Марина! Одного поля ягоды.

Пожалуйста, запомни, постарайся запомнить это время, когда каждое воскресное утро мама зажигает свечку, раскрывает перед тобой детскую Библию с цветными картинками, рассказывает о Боге, об Иисусе Христе.

К концу этих занятий я произношу «Отче наш», и ты уже вторишь мне и маме, забавно увязая в трудном для тебя слове: «И избави нас от лука–ва–ва–во».

А потом едем к поздней литургии в храм.

В этой церкви у нас много друзей, ещё больше верующих знают меня как писателя, читали мои книги. По окончании службы подходят, прежде всего – к тебе, обнимают, треплют по головке. Ты всех тоже знаешь, тянешься на руки к своему крёстному отцу Жене. Окружённая любовью взрослых, воспринимаешь это чудо как нечто вполне естественное. В общем, православная идиллия.

А у меня порой на сердце кошки скребут. Как подумаю о твоём будущем, когда меня не станет.

Как ты там сейчас в будущем, доченька моя?!

Одна надежда, что Господь не оставит тебя. Что приглядывает за тобой оттуда, из вечности, зарубленный отец Александр.

На обратном пути из храма приходится заезжать то в один магазин, то в другой, закупать на неделю продукты. Всё хуже я вижу. Всё опаснее эти поездки на «запорожце».

Марина давно считает, как и все наши друзья, что нужно переделать ручное управление «запорожца» на обычное. Год назад она закончила курсы водителей, получила права. Хочет сама сесть за руль.

Логично. Тем более, купить нормальную, пусть и не новую автомашину нам не под силу. Но я, старый осёл, упираюсь. Рискуя твоей жизнью, всё–таки тяну, не желаю лишаться остатков самостоятельности. Дон Донато, когда был в Москве, глядя на то, как я веду «запорожец», только сокрушённо покачал головой. Он никогда не читает мораль, не насилует свободу другого человека. И в этом поразительно схож с твоей бабушкой Беллой.

Она, конечно же, не понимала, как он, той фундаментальной и до конца не постижимой истины, что всё происходит по воле Божьей, но, неся крест постоянного беспокойства, покорно отпускала меня, инвалида, в любые странствия, командировки.

А ещё раньше, когда я был старшеклассником, преодолев мрачное сопротивление папы Лёвы, дала мне деньги на приобретение трёхколенного складного удилища из бамбука, лесок, крючков, грузилец и поплавков. Где–то в комиссионном магазине выискала и подарила мне специальную заграничную сумку для рыболова с множеством отделений и карманчиков, очень удобную. Прорванная, потёртая, она вместе с остатками снастей, по–моему, до сих пор покоится где–то в кладовке.

Ещё во время большой зимы моей юности, будучи учеником восьмого или девятого класса, я как–то весной открыл, что кроме мира философских книг в «мраморных» переплётах и городской обыденщины вокруг Москвы существует мир рек, озёр, прудов, отражающих небесную голубизну, зелень рощ и дубрав. И обзавёлся картой Подмосковья.

С тех пор каждую весну, едва дождавшись марта, когда в лесах только проседал снег, а на прудах и озёрах держался лёд, я с рыболовной сумкой через плечо, зачехлённой удочкой в левой руке и с палкой в правой с утра пораньше пускался в путь.

Крикливые электрички довозили меня до подмосковных станций, откуда на автобусе или пешком я добирался до берега мутной от снеготая речки Рожайки, где тогда водились пескари, или до реки Пахры.

На берегу я выбирал место посуше с каким–нибудь бревном или камнем, садился, наживлял на крючок червя или мотыля, закидывал удочку.

И оба мира – философии, поэзии и будничной вроде бы жизни волшебно соединялись… Не спуская глаз с поплавка, я одновременно видел движение встающего солнца, пролёт слишком рано очнувшейся бабочки, слышал стеклянный перезвон речных струй, отдалённый крик петухов. Казалось, слышал, как пробивается из мокрой земли первая травка.

Сколько я ни скитался по берегам рек, по понтонным мостам, заброшенным причалам, я почему–то всегда оказывался один на всю округу. Как жаль, что тебя в ту пору не было со мной, что ты не видела этой затаённой красоты.