Навстречу Нике

Едва я успел наживить и закинуть обе удочки, как их поплавки задёргались. Одного за другим вытащил я двух карасей. Действительно золотистых. Но крохотных. Каждый из них был чуть побольше медной монеты. Как я ни старался – менял крючки, насаживал на них сразу по несколько штук мотыля, клевала только мелочь. Жалко и бессмысленно было губить этот детский сад.

Я уже начинал сматывать удочки, как налетел порыв ветра, полил дождь, раздался раскат грома.

Когда я выбежал к краю шоссе, обрушился настоящий ливень, моментально промочивший меня насквозь. Даже в ботинках захлюпала вода. Редкие проезжающие автомашины не останавливались, несмотря на мои отчаянные призывы. Преодолевая ветер и дождь, я побрёл было к остановке, как увидел, что навстречу из зыбкого водяного мира надвигается грузовик, в кузове которого проявился большой кирпично–красный контейнер.

Без всякой надежды я поднял руку.

Грузовик приостановился. В кабине сидели трое рабочих в спецовках. Я попросил подбросить меня хотя бы до ближайшей станции метро.

— А тебе вообще куда надо?

— На Огарёва. Рядом с Центральным телеграфом.

— Дашь на три бутылки «жигулёвского», довезём. Нам по пути.

— Дам, – от озноба у меня уже зуб на зуб не попадал.

— Лезь в кузов, потом в контейнер, он пустой.

Уж не представляю теперь, как мне удалось вскарабкаться на грузовик, раскрыть под напором ливня тяжёлую дверь контейнера.

Машина тронулась в путь. Я стоял, пытаясь придерживаться за стены покачивающегося деревянного ящика. С меня текло. Чтобы не простудиться, я решил снять и выжать всё, что на мне надето, вылить воду из ботинок.

Сдирать с себя липнущую к телу одежду крайне неудобно, скажу я тебе. Тем более, в темноте контейнера.

И всё–таки, набив несколько ссадин, я исхитрился раздеться догола. Выжал вещи. Теперь предстояло напялить их на себя.

Вдруг грузовик резко затормозил. Тяжёлая дверь контейнера от этого распахнулась.

Здесь, в центре Москвы, оказывается, не было никакого ливня. Ярко светило солнце. Грузовик стоял перед красным сигналом светофора.

А на троллейбусной остановке толпились люди. И они увидели, как абсолютно голый человек в кровоподтёках, выйдя из контейнера, пытается потянуть на себя его дверь. Видела бы ты их изумление и ужас!

…С тех пор по Москве поползли слухи, о том, что КГБ перевозит свои жертвы в голом виде в контейнерах с надписью «Таранавто». Сам слышал.

69

…Один в квартире, где повсюду попадаются твои игрушки. Грустно покачиваются в проёме двери у входа в спальню разноцветные деревянные качели.

Выхожу в уставленную и увешанную цветами лоджию. Сверху, с нашего третьего этажа виден красный «запорожец», скромно стоящий у тротуара в ряду иномарок и «жигулей».

Кажется, очень скоро и у нас появятся «жигули»! В семейной жизни произойдёт революция – Марина сядет за руль. Возникнет повод для постоянного беспокойства за неё. И за тебя тоже.

Маринина мама продала свою квартиру в Киеве, уезжает навсегда в Германию, в город Ганновер, куда несколько лет назад уже переехала с мужем и дочерью младшая сестра Марины.

Германия во искупление своей страшной вины перед убитыми во времена фашистского рейха миллионами евреев теперь принимает у себя любого, в ком течёт еврейская кровь, обеспечивает вполне приличное жильё, ежемесячное пособие.

Конечно, всё это замечательно. Удивительно. Дай Бог здоровья бабушке Ляле, как ты её называла, когда она приезжала к нам погостить.

Про мою маму ты говоришь: «У меня есть бабушка Белла, которая на небе».

…Гложет только одна мысль: какое отношение имеют люди, уезжающие вкусить комфортное, дармовое существование, к тем, кто пережил пароксизм ареста, эсэсовских концентрационных лагерей, непреходящий смертный страх перед неизбежной гибелью, кто, порой с ребёнком на руках, видел последнее, что было суждено увидеть на земле – хари автоматчиков в нацистской форме. Или вдохнул ядовитый газ «циклон», прежде чем быть брошенным в огненную пасть крематория.

Мне скажут: «И оставшиеся в живых евреи познали голод, бомбёжки, эвакуацию». А русские, украинцы, белорусы, молдаване?..

Я бы ни за что не поехал жить в Германию ещё и потому, что там на полях, уже смешанный с землёй, вопиет прах, развеянный из труб крематориев, пепел замученных моих одноплеменников, которых я, будучи тогда мальчишкой, не смог уберечь.

Господи! Прости меня за то, что я не могу простить!

…Так вот, бабушка Ляля доживает последние недели в уже проданной квартире. Полученные 18 тысяч долларов она разделила на три равные части. Одна часть – младшей дочери, одна – себе, шесть тысяч благородно дарит нам.

Марина сразу решила, что это неожиданно свалившееся богатство она тоже разделит на три части. Купит, пусть не новые, «жигули», устроит капитальный ремонт квартиры с заменой кухонной мебели. Оставшаяся треть денег пойдёт на мелкие семейные нужды, на поездку к дону Донато. Чтобы мы не слишком обременяли его.

Вчера Марина и ты уехали вечерним поездом «Москва–Киев» прощаться с бабушкой.