Наваждение

Я понималъ, что если до сихъ поръ еще могъ скрывать свое чувство отъ постороннихъ, то теперь, посл Зининаго признанія, мы не сумемъ скрыться. И къ тому-же, несмотря на все счастье, охватившее меня, я не могъ отвязаться отъ сознанія, что есть во всемъ этомъ что-то темное, что-то смущающее совсть. Вдь, еслибъ этого не было, я-бы давно признался во всемъ мам, а теперь не могу и ни за что не признаюсь. Мое чувство, какъ мн казалось, было высоко, было свято само по себ, но что-то дурное заключалось именно въ томъ, что предметомъ этого чувства была Зина; однимъ словомъ, тутъ являлось какое-то неразршимое противорчіе. Была минута, когда я подумалъ, что узналъ, какъ мн надо поступить, и что именно такъ и поступлю непремнно. Я ршилъ, что завтра-же переговорю съ Зиной, скажу ей, что мы можемъ продолжать любить другъ друга, но не должны никогда говорить объ этомъ, должны теперь какъ можно дальше держаться другъ отъ друга, какъ будто мы въ разлук. А потомъ, чрезъ нсколько лтъ, когда будетъ можно, все начнется снова, и что только такъ намъ и возможно быть теперь.

Я ршилъ это, но чрезъ минуту самъ хорошо понялъ, что ничего этого не будетъ и быть не можетъ. Я понялъ, что самъ первый нарушу свое общаніе.

— Ты совсмъ боленъ, на теб лица нтъ; ты врно простудился дорогой! — замтила мн утромъ мама.

— Нтъ, ничего, я здоровъ, — отвтилъ я, не смотря на нее и прошелъ въ садъ: я зналъ, что тамъ Зина.

Какъ встрчусь я съ нею?

Зина тихо ходила по садовой дорожк съ книгой въ рукахъ; она учила какой-то урокъ. Я пошелъ рядомъ съ нею. Сначала она длала видъ, что продолжаетъ учиться, но скоро положила книгу свою на попавшуюся скамейку и взяла меня за руку.

Я взглянулъ на нее и изумился: опять это была не прежняя Зина. Ея молчащіе глаза, ея блдное лицо и странная улыбка говорили, что это совсмъ не ребенокъ, и мн почему-то становилось страшно. Мн хотлось-бы, чтобъ у нея было другое лицо, мн хотлось-бы, чтобъ она была настоящимъ ребенкомъ, какъ были т хорошенькія двочки въ блыхъ и розовыхъ платьяхъ, съ которыми я танцовалъ на нашихъ маленькихъ вечерахъ и которымъ признавался въ любви, нося еще курточку, и которыя сами отвчали мн, что очень меня любятъ. Мн хотлось-бы, чтобы вся наша исторія была только дтской исторіей, — милою, смшною и мимолетною, оставляющею на всю жизнь смшное и милое воспоминаніе. Но я хорошо зналъ, что наша исторія не дтская, не смшная и не мимолетная. Я предчувствовалъ, что это что-то совсмъ новое и опять-таки страшное.

— Зина, зачмъ это было все, что вчера случилось. Зачмъ ты мн сказала! — невольно выговорилъ я, грустно смотря на нее,

Она изумилась.

— Разв-бы лучше было, если-бъ я молчала? Если хочешь, я буду молчать; я скажу теб, что солгала, да, вдь, ты мн самъ теперь не повришь.

— А monsieur Jean? — спросилъ я.

Она засмялась на весь садъ, стала кругомъ меня прыгать и бить въ ладоши.

— Ахъ, Андрюшечка-душечка, какой ты вчера былъ забавный! какой глупенькій! Разв можно было такъ смотрть на monsieur Jean? Вдь, онъ наврно тебя теперь дурачкомъ считаетъ!

— Зачмъ-же ты меня дразнила?

— Потому что это было очень весело.

— Такъ ты все сочинила, ничего не было?

— Нтъ, было, но, вдь, это безъ тебя, такъ какое теб дло? Теперь ты со мною! А я со вчерашняго вечера и забыла совсмъ, что есть на свт monsieur Jean, ты мн только теперь напомнилъ. Ахъ, какая досада, что этотъ урокъ у меня противный, ну, да ничего, чрезъ часъ я буду свободна и пойдемъ, пожалуйста, гулять вмст.

Она опять взяла свою книгу и стала учиться.

Я слъ на скамейку, смотрлъ, какъ она ходитъ, какъ она закрываетъ глаза и что-то шепчетъ, очевидно, учитъ наизусть, какъ будто можно было что-нибудь теперь выучить.

Черезъ часъ Зина подбжала ко мн въ шляпк и немного принаряженная, взяла меня подъ руку, и мы вышли изъ нашего сада.

* * *

Я хотлъ идти въ паркъ ближнею дорогою черезъ огороды, но она повела меня улицей, мимо дачи, гд жилъ лицеистъ. Я сообразилъ это тогда только, когда увидлъ его длинную фигуру у калитки.

Зина нжно оперлась на мою руку и начала болтать мн всякій вздоръ, кокетливо ко мн наклонялась и не обращала никакого вниманія на лицеиста. Онъ поклонился; она едва кивнула ему головой и сейчасъ-же опять мн заговорила.

Въ другое время, можетъ быть, мн и пріятно было-бы все это, особенно посл глупой роли, которую я сыгралъ наканун, но теперь мн вовсе было не до самолюбія. Напротивъ, я смутился, мн стало тяжело.

— Зачмъ ты меня повела мимо этой дачи? — сказалъ я Зин.

— Ахъ, я право не обратила вниманія, какъ мы идемъ, — отвтила она.

— Нтъ, ты лжешь, ты повела нарочно, ты хотла, чтобы насъ съ тобой увидалъ этотъ твой лицеистъ. Какъ вчера меня имъ дразнила, такъ теперь его мною дразнишь: я это наврное знаю и вижу.

— Совсмъ нтъ; и это глупости, — проговорила она, пожавъ плечами.

Но я зналъ, что правъ, и меня это раздражало.