Наваждение

Наканун вечеромъ, во время этого неожиданнаго и волшебнаго объясненія, потомъ, въ долгіе часы моей безсонной ночи, Зина для меня опять была свтлою Зиной моего сна, а вотъ теперь этотъ сонъ снова разлетлся. Опять та-же вчная, мучительная, невозможная Зина: вотъ она идетъ и лжетъ. Теперь лицеистъ насъ не видитъ, она говоритъ иначе, совершенно иначе себя держитъ, не кокетничаетъ. А если-бъ онъ показался гд-нибудь, если-бъ онъ могъ насъ видть, она опять начала-бы гримасничать.

Это было для меня такъ ужасно, что я готовъ былъ ее ненавидть. На минуту она стала мн противна. Я шелъ понуря голову, и хотлось мн, чтобы какая-нибудь невдомая сила навсегда раздлила насъ, чтобы никогда не видать мн ея, чтобы не знать о ней и не думать.

Мы вошли въ паркъ, забрались въ самую глубь его, свернули съ дорожки. Зина стала искать землянику, а я безцльно бродилъ между деревьями. Она принесла мн сплыя большія ягоды на вточкахъ, она наколола на мою шляпу какіе-то цвты и наконецъ объявила, что ей хочется отдохнуть, что мы можемъ отлично посидть подъ этими деревьями. Было жарко, я снялъ шляпу и прилегъ на мягкой трав подъ огромной сосной, надъ которою медленно плыли легкія облака. Со всхъ сторонъ дышала лтняя жизнь, раздавались тысячи тихихъ лсныхъ звуковъ. Зина тоже сняла свою шляпку и положила голову ко мн на колни. Я забылъ свою ненависть, свое негодованіе; я опять любилъ ее безумно и мучительно, и не могъ на нее наглядться…

Потомъ, много разъ сидли мы съ нею подъ деревьями этого парка, много разъ ея голова лежала на моихъ колнахъ; ея тонкія руки обнимали меня, а я разбиралъ и гладилъ ея волосы, и каждый разъ то-же мучительное, невыносимое чувство овладвало мною. Это были минуты величайшей силы моей любви, но самая-то любовь заключала въ себ столько тоски и мученья! Несмотря на нжность Зины и ея признаніе, я съ перваго дня любилъ ее безнадежно, безо всякой вры въ настоящее и будущее.

Если вспомнить день за день все, что было со мною въ это лто, то вышелъ-бы однообразный разсказъ о постоянно возраставшемъ моемъ мученьи, да и разв можно разсказать все это? Рдкій день проходилъ безъ того, чтобы Зина не довела меня до отчаянія. Она играла и забавлялась мною, я сознавалъ это и проклиналъ ее, ненавидлъ, а при первой ея ласк снова къ ней возвращался, снова какъ-то ладилъ съ собою. Если мн прежде казалось, что та жизнь, какую я велъ до моей поздки по Волг, не могла продолжаться, то теперешняя уже дйствительно становилась невозможною, и я предчувствовалъ, что скоро настанетъ всему конецъ, что все это порвется, такъ или иначе.

И конецъ пришелъ скоро, даже скорй чмъ я думалъ.

Наши прогулки, наши волненія замчались всми. Мама была очень занята это лто своими длами по имнію, постоянно вела серьезную и непріятную переписку, часто узжала въ городъ и долго ни о чемъ не догадывалась. Что-же касается до разныхъ тетушекъ и Бобелинъ, он слдили за нами по пятамъ, очевидно, желая собрать побольше матеріала и доложить мам длинную и по возможности грязную исторію. Конечно, всего проще-бы было запретить наши уединенныя прогулки, строго внушить Зин, чтобъ она держала себя иначе и отъ меня отдалялась; но никто этого не ршился сдлать. Мое положеніе было совсмъ особенное въ дом. Я считался любимцемъ родителей и пользовался всеобщею если не ненавистью, то по крайней мр нелюбовью домочадцевъ. Тетушки хорошо знали, что если я захочу чего-нибудь, такъ поставлю на своемъ, могу надлать имъ много непріятностей, могу въ крайнемъ случа вредно для нихъ повліять на маму, а потому вс он боялись мн перечить и только меня ловили.

* * *

Уже прошелъ августъ; недли черезъ дв мы должны были перебраться въ Москву. Я былъ почти какъ помшанный. Зина меня совершенно замучила своими выходками. Въ теченіе перваго мсяца она какъ будто забыла думать о лицеист, но вотъ онъ опять ей понадобился какъ врное средство дразнить меня. Она стала съ нимъ кокетничать, и когда я пенялъ ей, самымъ безсовстнымъ образомъ клялась, что все это мн только кажется, что все я выдумываю. Между нами часто происходили бурныя объясненія. Зина способна была довести меня до страшной злобы, до изступленія. Мысли мои подъ конецъ совсмъ спутались, я уже не боролся съ собою и жилъ только настоящею минутой. Наконецъ, я даже пересталъ сдерживаться предъ домашними.

Не объясняя никому причины моего гнва на Зину, я сердился на нее при всхъ открыто. Зажмуривъ глаза, заткнувъ уши, я какъ будто летлъ въ какую-то пропасть и находилъ мучительное наслажденіе въ этомъ отчаянномъ полет.

Вдругъ Зина выдумала новость: она стала отъ меня отдаляться, она отказывалась гулять со мною, и когда я съ ней заговаривалъ, иногда просто мн ничего не отвчала. Я раздражался этимъ, требовалъ у нея отвта, что все это значитъ, и, не получая его, окончательно выходилъ изъ себя, бсновался, рвалъ на себ волосы. Мои невозможныя отношенія къ Зин превратились просто въ какіе-то болзненные припадки.