Наваждение

Вс. С. СОЛОВЬЕВЪ НАВОЖДЕНІЕ

I

И вотъ я опять здсь, въ Лозанн, въ томъ-же самомъ домик… Все на своемъ мст, какъ было тогда, — каждый стулъ, каждая вещица… И если-бы кто зналъ только какъ это мучительно, что все неизмнно и на своемъ мст!..

Я пріхалъ сюда прямо изъ Парижа — зачмъ? Самъ не знаю, только мн показалось и продолжаетъ казаться, что нужно было хать именно сюда и здсь дожидаться… пока все не кончится… И въ первую-же минуту, какъ я вчера вошелъ въ эти комнаты, я понялъ, что скоро конецъ… Да, скоро — я чувствую, я знаю наврное, что скоро!

Но, прежде чмъ кончится, я еще разъ долженъ все вспомнить, все повторить — весь этотъ ужасъ, эти сны на яву… все, что было… Вдь, пройдутъ еще дни, недли, а время стало такъ отвратительно тянуться!.. Мн лишь-бы только забыться. Стану писать, можетъ быть уйду назадъ; мн непремнно нужно отойти отъ себя, отъ этого ожиданія, чтобы та минута подкралась незамтно и сразу овладла мною.

Вотъ проснулось опять все, живое, въ мельчайшихъ подробностяхъ…

* * *

Этому около десяти лтъ. Мы тогда жили еще въ Москв, вс вмст, въ моемъ дом близъ Каретнаго Ряда. Домъ нашъ былъ старый, большой, одноэтажный, съ мезониномъ. Дворъ на которомъ лтомъ выростала густая трава. Изъ столовой дверь на балконъ, а тамъ садъ съ цвтникомъ, тепличками, бесдками. Комнатъ въ дом Богъ знаетъ сколько, и у каждой свое, иногда совсмъ неизвстно почему данное ей, названіе — «угольная», «диванная», «средняя», «вторая»… Была и «бабушкина» комната, и «тети Сашина», хотя и бабушка и тетя Саша прожили въ нихъ недли съ дв какъ-то проздомъ, лтъ двадцать тому назадъ.

Домъ нашъ далеко не отличался чистотою. Закоптлые потолки, потрескавшійся паркетъ, тусклыя и мстами облупившіяся рамы темныхъ картинъ, полинялыя портьеры. Мебель была старинная, тяжелая, обитая совсмъ даже и неизвстною теперь матеріей. Ничего не прикупалось, не передлывалось, не обновлялось, и все стояло такъ, какъ было устроено къ бабушкиной свадьб. Да что я — къ бабушкиной! Было много и прабабушкиной мебели, напримръ, цлая большая комната изъ желтой карельской березы. Удивительная комната, моя любимая! Кресла съ мста не сдвинуть, а про столы ужъ и говорить нечего. Подзеркальный столъ представлялъ собою цлый замокъ, только съ плоскою крышей. Тутъ были и башенки, и ворота, и лстницы, и даже часовни. Въ маленькихъ нишахъ стояли бронзовыя статуэтки, а у главнаго входа, то-есть по средин стола, лежали два бронзовыхъ сфинкса, въ полъ-аршина величиною. Такими-же сфинксами оканчивались ручки креселъ и дивановъ, а ножки были сдланы въ вид косматыхъ звриныхъ лапъ съ когтями. По всмъ комнатамъ была наставлена бронза стиля Louis XVI и Empire, вазы, фигурки, старинный фарфоръ. Но, Боже, въ какомъ все это было вид! Пыль сметалась, собственно говоря, только два раза въ годъ, къ Рождеству и къ Пасх, а прислуга и мы, дти, испортили и перебили все, что только можно было перебить и испортить. Къ тому-же и до насъ уже многое было перебито…

Прислуги въ послдніе годы, конечно, значительно убавилось, но все-же въ передней безсмнно торчало два несовсмъ опрятныхъ лакея и совсмъ уже грязный мальчишка; въ буфет вчно возился старый и пьяный Семенъ и колотилъ посуду, а по безчисленнымъ корридорамъ съ утра до вечера сновали горничныя и няньки.