Наваждение

Объявивъ ей о «пятерк» и обнявъ ее, я вдругъ замтилъ, что она какъ-то странно на меня смотритъ. Она какъ-будто даже совсмъ не обрадовалась и тотчасъ-же вышла изъ комнаты, сказавъ, что ей некогда. Встртившаяся мн въ корридор Софья Ивановна тоже весьма странно на меня взглянула. Мн стало вдругъ неловко, какъ провинившемуся, хотя я не зналъ вины за собою. Я начиналъ смутно догадываться въ чемъ дло. Вывести какую-нибудь сплетню и поднять исторію было величайшимъ наслажденіемъ для большей части нашихъ домочадцевъ. Вроятно, кто-нибудь видлъ Зину возл моей комнаты, да я даже почти и зналъ кто ее видлъ — конечно, Бобелина — и вотъ теперь началось у насъ Богъ знаетъ что.

Разъясненіе дла явилось очень скоро. Предъ обдомъ мама вошла ко мн, заперла за собою дверь и сла на диванъ съ грустнымъ и озабоченнымъ лицомъ, со знакомою мн миной, которая обыкновенно являлась у нея во время различныхъ домашнихъ непріятностей.

— Скажи мн, пожалуйста, Andr'e,- не глядя на меня, спросила она:- вчера, поздно вечеромъ, не приходила къ теб Зина?

— Да, приходила, — отвтилъ я, и съ ужасомъ почувствовалъ, что красню.

«Мама сейчасъ замтитъ эту краску и что она обо мн подумаетъ!» пришло мн въ голову, и я покраснлъ еще сильне.

— Зачмъ-же она къ теб приходила?

— А спроси ее! Я самъ удивился и сейчасъ-же ее вывелъ и заперъ двери.

Мама недоврчиво на меня взглянула.

Да, я не вообразилъ себ, а дйствительно замтилъ недоврчивость въ ея взгляд. Мн стало обидно и больно.

— Мама! Отчего ты такъ странно глядишь на меня? Я говорю теб, что сразу счелъ совершенно неприличною эту Зинину выходку и строго ей выговорилъ. Неужели ты въ самомъ дл думаешь, что это я позвалъ ее, когда вс спали, да и она сама была почти раздта? Неужели ты считаешь меня или такимъ еще ребенкомъ, что я не понимаю, что прилично и что неприлично, или ужъ я и не знаю, кмъ ты меня считаешь!..

Мама глядла на меня не отрываясь, очевидно желая увидть изъ лица моего, правду-ли я говорю ей, или что-нибудь скрываю.

— Ну, если это такъ, — наконецъ проговорила она: — то я теб, конечно, врю; но меня не могло не поразить, когда Софья Ивановна разсказала мн…

— А, такъ это Софья Ивановна! И, конечно, съ прикрасами и съ прибавленіями!.. Рады опять были сдлать исторію, а ты и разстроилась. Что-жъ, спрашивала ты Зину?

— Нтъ, я ей ничего не сказала, я хотла прежде поговорить съ тобою… Не обижайся, Andr'e, я теб врю, я знаю, мой милый, что ты не ребенокъ и все понимаешь, но давно я ужъ хотла сказать теб, чтобы ты былъ осторожне съ Зиной.

— Разв ты находишь что-нибудь неприличное въ моемъ поведеніи? — спросилъ я, опять красня.

— Нтъ, ничего, я уврена, что ты смотришь на Зину какъ на сестру; но, вдь, ты знаешь, какъ подозрительны люди. Я ужасно боюсь, чтобы чего-нибудь не выдумали. Вспомни, голубчикъ, что Зину беречь надо; она бдная сиротка, безъ отца и матери, поручена мн, и я должна отвчать за нее предъ Богомъ…

На глазахъ мамы навернулись слезы.

— Зачмъ-же ты говоришь мн все это? — въ волненіи и смущеніи прошепталъ я: — разв я самъ не знаю. И въ твоихъ словахъ я вижу опять ко мн недовріе, такъ говори лучше прямо!

— Нтъ, я теб врю, врю, — поспшно отвтила мама и, наконецъ, я узналъ отъ нея въ чемъ все дло.

Оказалось, что утромъ Софья Ивановна, со словъ Бобелины, разсказала ей цлую длинную исторію. Бобелина увряла, что я и Зина ведемъ себя совсмъ неприлично, что она давно уже замчаетъ за нами и даже подсмотрла одинъ разъ въ щелку, какъ я во время сеанса за портретомъ стоялъ передъ Зиной на колняхъ и цловалъ ея руки; что Зина уже не въ первый разъ вечеромъ бродитъ по корридору и приходитъ въ мою комнату.

При этомъ разсказ мн сдлалось душно и скверно. Бобелина лгала, но далеко не все… Я терялся и запутывался больше и больше. Моя совсть была совершенно чиста, а между тмъ отвергать многія подробности этого разсказа я не былъ въ состояніи. Дйствительно, я слишкомъ часто встрчался съ Зиной и всюду искалъ ее; дйствительно, вдь, одинъ разъ, въ тотъ памятный день, я стоялъ предъ ней на колняхъ и цловалъ ея руки. Я былъ увренъ, что Бобелина не видала этого, что она выдумала, но въ то-же, время она сказала правду, она угадала.

Теперь, именно теперь мн нужно все разсказать мам, открыть ей всю душу! Но опять-таки меня что-то останавливало. Къ тому-же изъ нкоторыхъ ея словъ я ясно видлъ, что она не пойметъ меня; то, что было моимъ мученіемъ и моимъ несчастіемъ, то, въ чемъ я не былъ виноватъ, она поставитъ мн въ вину. Невыносимое, измучившее меня чувство сейчасъ-же явится въ невозможной уродливой оболочк, и я зналъ, что не вынесу этого и что выйдетъ еще хуже.

Я такъ-таки ничего и не сказалъ мама и она ушла отъ меня. И я понялъ, несмотря на вс ея увренія въ томъ, что она мн вритъ, я понималъ, что она подозрваетъ меня въ чемъ-то дурномъ и мучается этими подозрніями.

IV