Наглое игнорирование

Фрицы, как ни странно, вполне освоились, работали, словно в своем госпитале – сноровисто, старательно и спокойно. Словно они и не пленные, а работники, наравне с Волковым. Равноправные, сотрудники, одним словом.

Капитан распорядился совсем странно – приготовить на кухне, что попроще и фрицев накормить через час. Из излишков. На вопросительный взгляд – пояснил, что сытого на бой меньше тянет, фрицев здоровых многовато для госпиталя, оружие они сдали, вплоть до пистолетов, но чем черт не шутит. Охранять все равно до утра придется, раньше ни черта с ними не сделать.

Старшина только козырнул. Он только движением плеч выразил аккуратно, что его эта ситуация поразила, и такого «гуманизьма» никак не ожидал на четвертом-то году войны. Не принято было так, особенно у немцев. Да и наши тоже хороши были, благо было за что.

Ночью лишний раз в этом убедился, когда сидел в парном карауле с тем самым глухим танкистом. Время было самое собачье – предрассветный морок, когда часовой должен быть особо внимателен. Поэтому Волков не стал кому другому поручать неприятный участок – площадку, где вповалку дрыхли немецкие санитары и водилы, которым выдали старую дырявую палатку в виде постельных принадлежностей – получился этакий здоровенный спальный мешок, в котором в общем достаточно тепло, если кучей спать. Кроме выражения заботы о пленных, что многими непонимающими было понято неправильно, имелись и более весомые причины – гансов перед сном обыскали, изъяв у них всякие ножи и маленький пистолетик "Шмайссер", за который хозяин тут же получил в морду. Причем дважды – свои ему тоже добавили, потому как всерьез опасались, что из-за него, дурака, и они пострадают.

Потому с голыми руками выскочить из здоровенного мешка было бы непросто, а выцветшая палатка отлично виделась на земле, даже ночью, и сама показывала – все ли в ней спокойно. Немцы вели себя смирно, только храпели многоголосо. Но все равно – их держали на прицеле и старшина сердился, что они, сволочи кормленые, дрыхнут без задних ног, а тут сиди, охраняй их, засранцев. Хорошо, раненые все были тяжелые и удрать у них бы не получилось, с ними проще. Откуда вся эта сволочь взялась, Волков не знал, но успел услышать, что раненые все как на подбор – сложные, да еще и не свежие – пара суток уже прошла явно. Уже когда выгружали – пяток оказались мертвыми. И все – первичные, то есть видать, что у фрицев с медициной опять швах полный.

Напарник-танкист был зол, сидел рядом и бубнил сердито. Ему, наверное, казалось, что шепчет про себя, но ворчание было вполне различимо старшиной. Недоволен был глухой, что не постреляли этих гансов.

По уму надо было бы его заткнуть, но с другой стороны караул никак секретом не получался – генератор за спиной все тарахтел, хирурги возились с последними из этой кучи рубленого мяса. Да и храпящие немцы шумели вполне достойно. Сзади, из палаток – тоже храп был слышен. В общем – никакой секретности, потому приходилось бдить. Капитан прошел с проверкой, тоже не спит. А с утра еще полуторку свою надо обслужить. Машина была не просто старая, а еще и как положено с залатанной крышей кабины спереди справа – потому что именно там автомат возили, в самодельных петлях из тряпок или зажимах из проволоки, а он, сука, иногда на ухабах стрелял в потолок – так он ППШ устроен. Затвор свободный, тяжелый, спуск мягкий, а трясет машину лихо.

Этот сосед обещал помочь, потому и сердиться на него не стоило. Советские авто были более требовательны к обслуживанию в смысле – чаще надо было обслуживать. Вот иностранные можно было и "на потом" оставить. Но и запороть иностранную, не проведя все же вовремя обслуживание или накосячив – было гораздо проще. Наши жрали любое говно в смысле ГСМ и допускали всяческие вольности, не ломаясь сразу, а "постепенно выходя из строя", да и ремонт был проще и запчасти доступнее. А некоторые вообще шофера делали из подручных материалов, что у тех же немцев было просто недопустимым.

— Не бухти! — внятно и строго сказал Волков своему напарнику.

В серой мгле танкист разглядел сказанное. Помотал головой отрицательно и зло ответил, прошептал по его мнению.

— Стрелять эту сволочь надо! Мы все цацкаемся. И зря!

— Начальству виднее, — мудро ответил старшина, старательно шевеля губами, артикулируя для понятности каждый звук. И совсем не мудро спросил:

— Сам-то стрелял?

Глухой усмехнулся неприятно – половиной рта.

— Стрелял. Даже в самом начале. Десять дней всего воевали. Комбат приказал – и мы их положили из пулеметов. Сотни две их было.

— Так то в бою, — остудил его Волков.

— Они сдались. Не в бою. После. Приказали отходить, а конвоировать некем, — с каким-то странным чувством, отрывисто заявил сосед.

— Вона как! — удивился старшина. То, что в самом начале войны было взято в плен две сотни немцев – уже было странно. То, что их там же расстреляли – тоже. Такое было в РККА не принято. Не приветствовалось и не поощрялось.