Надгробные речи. Монодии

Оказав ему подобающие почести, Юлиан начал с жертвоприношения богам — покровителям города, на глазах у всех совершая возлияние сам, одобрительно глядя на тех, кто следовал за ним, осмеивая тех, кто сторонился, и стремясь убеждать, но не желая принуждать. Между тем людей развращенных одолевал страх[611], и ждали они, что им будут выкалывать глаза, рубить головы, что из-за казней прольются потоки крови, что новый владыка найдет новые способы принуждения своих подданных и что ничтожными покажутся им огонь и железо, утопление в воде и зарывание в землю живьем, изувечение и четвертование. Всё это было в ходу и прежде, но теперь ожидали гораздо худшего. Однако государь осуждал творивших подобное, ибо не достигали они того, к чему стремились, и сам не видел никакой пользы в таковом принуждении. Ведь если страдающих телесными недугами можно исцелить и против их воли, то ложное мнение о богах нельзя ни вырезать ножом, ни прижечь огнем, и, пока рука будет совершать жертвоприношение, разум станет осуждать и винить во всём телесную слабость, преклоняясь перед тем же, что и прежде. И потому это лишь кажущаяся перемена, а не искоренение лжи, и бывает так, что одни позднее в том раскаиваются, а другие чтут богов лишь на пороге смерти.

Итак, осуждая казни и видя, что от них ложные верования лишь крепнут, государь их отверг; и того, кого еще можно было образумить, наставлял он на путь истинный, а кто не желал расставаться со своими заблуждениями, ни к чему такому не принуждал, хотя и не уставал восклицать: «“Куда вы же катитесь, люди?!”[612] Неужто не стыдно вам признавать, что мрак яснее света? Неужто не чуете, что страдаете тем же недугом, что и преступные гиганты? Ведь не потому летели в них пресловутые стрелы, что телами своими отличались они от прочих созданий, а потому, что подобно вам порочили они богов, как о том говорится в предании»[613]. Ибо было ему ведомо, что тот, кто со знанием дела берется за исцеление души, должен прежде всех остальных душевных добродетелей позаботиться о благочестии. Поскольку оно значит для человека то же, что киль — для корабля и что крепкое основание — для дома. Ведь даже если бы он сделал всех людей богаче, чем Мидас[614], а всякий город — великолепнее, чем некогда Вавилон[615], и вокруг каждого из городов воздвиг бы стену из чистого золота[616], но не избавил бы людей от заблуждений в отношении богов, то он поступил бы подобно тому врачу, который, борясь со всевозможными телесными недугами, исцеляет всё, кроме зрения. Вот почему прежде всего он занялся врачеванием душ, предводительствуя теми, кто обладал истинными познаниями о небе[617], и считая людей, искушенных в подобной науке, более близкими себе, чем собственная его родня. Иными словами, того, кто был Зевсу другом, он считал и своим другом, а кто был ему врагом — своим врагом, вернее же, другом он считал всякого, кто был другом и Зевсу, но не всякого, кто еще не успел таковым стать, считал он своим врагом. Ибо, кого он надеялся со временем обратить в истинную веру, тех от себя не отстранял, но, увлекая их своими речами, достигал того, что, поначалу отказываясь от этого, позднее они уже плясали вокруг алтарей[618].