Надгробные речи. Монодии

Итак, уступив неизбежному и будучи не в силах сдержать пламенный порыв столь великого множества воинов, Юлиан прежде всего проявил сдержанность в отношении тех, кто дал ему эту высшую власть. Ибо вместо того, чтобы раздумывать, как их вознаградить, и задабривать великими дарами, он объявил, что его волю следует почитать законом. А распорядился он никого из противников содеянного не наказывать — ни меча на них не поднимать, ни взглядом не стращать, ни словом не укорять, но вести себя с противниками как с соучастниками свершившегося. Между тем, кто бы не поощрил нерадивость в тех, что исполняли это приказание?! Но не таков был цезарь. Не желал он осквернять царствование свое кровью и упреками в тирании, потому-то и приказал всем проявлять терпимость. И те, кто трепетал от страха, вновь повеселели, ободрились и обступили трон, благодаря цезаря за то, что он сохранил им жизнь. Однако за его благодеяние отплатили они не так, как подобает, и разве что не связали, как в пословице[589], а захотели убить, возлагая надежды свои на евнуха, который охранял спальню государя. Когда же злодеяние было уже близко, некий воин по внушению Аполлона стал пророчествовать о грядущем и призывать на помощь толпу — народ сбежался, и заговор был раскрыт. А самое главное — даже этот пособник их не был казнен. Видя же, что сторонники Констанция злоумышляют у него за спиной, а иной раз и дерзают утверждать, что лучше бы воротить прежнюю власть, от нынешней же отложиться, государь, уповавший в этом деле на богов как на единственно верных советчиков, вопросил их и услыхал в ответ, что надлежит оставить всё, как есть. Тогда, заручившись поддержкой небес и всего войска, он разослал в города хороших начальников взамен дурных[590], просвещенных — взамен невежественных и собрал войско из людей, доведенных нуждой до разбоя, — тех, кто некогда, поддержав Магненция в его опасных планах, потерпел неудачу и теперь бродил по дорогам, добывая себе пропитание неправедным путем. Призвав их в свое войско и обещая безопасность явившимся, государь таким образом отвратил последних от беззаконий, а путников избавил от страха. Затем, придя к Рейну и самолично представ перед варварами, он повторно скрепил договор с ними клятвами и устремился на Восток, дабы вступить в вынужденную борьбу, а точнее — безо всякого сражения воспринять скипетр от своего сородича, ибо благодаря богам ему было ведомо грядущее.

Однако я пропустил то, о чем стоило сказать. Ибо с обеих сторон отправлялись многочисленные посольства, и послы Юлиана предлагали сохранить за цезарем его нынешнее положение, обещая, что он не будет более присваивать себе ничего сверх того, чем уже обладает, а послы Констанция требовали, чтобы тот отказался от всех почестей и занял свое прежнее место[591]. Однако сие грозило гибелью не только самому Юлиану, но и большей части войска, его близким и друзьям. И если собственной жизнью он дорожил мало, то мысль о том, что предаст он самых дорогих людей, представлялась ему ужасной. В этих-то обстоятельствах Констанций снова прибег к давней уловке, письмами призывая варваров и, как прежде, прося у них, как милости, поработить римскую землю. Одного из них он убедил нарушить клятву. И сей варвар в одно и то же время и грабил, и в полном достатке жил на полях, кои получил за это в награду[592], и, словно какой добропорядочный человек, пировал вместе с тамошними военачальниками. Тогда государь отправился в страну дерзнувшего нарушить мир и, застав его во время пира, сурово наказал за измену[593]. Когда же остальные варвары, оставшиеся верными своим обещаниям, в страхе сбежались и, весьма стыдясь проступка своего земляка, стали подкреплять прежние клятвы новыми, Юлиан поднялся на высокий помост посреди варваров и, взирая с его высоты на их вождей, каковые вместе с прочими стояли в толпе подданных, припомнил им прошлое, пригрозил будущим и удалился[594]. Тем временем у него набралось уже значительное войско — если не по численности, то по своему рвению, коему мог подивиться всякий. Воины клялись друг другу сделать ради победы всё от них зависящее и во всём повиноваться государю, а бояться одного лишь позора, каковой им грозит в случае, если они преступят свои клятвы.

В то время как все клялись, некий даже и не муж, а женоподобный человек по имени Небридий, бывший наместником и назначенный на эту должность старшим правителем, стал осуждать происходящее, понося эти клятвы, уклоняясь от них и называя варварами тех, кто их приносил[595]. Так он заискивал перед Констанцием. Вызвав гнев и жажду расправы у всего войска, этот человек наверняка бы пал от руки первого, кто нанес бы ему удар, — и поделом, но он спасся, словно облаком сокрытый[596]. И в этом случае не всякий одобрил бы проявленное к нему милосердие, однако столь велико оно было у нашего государя.