Наблюдательный отряд

Наутро дворник Круминь отдал ему принесенный почтальоном конверт. Там были две переснятые карточки, на одной девица и девочка лет одиннадцати, на другой – дама чуть за сорок с этими девицей и девочкой. К карточкам придагалась записка: «Госпожа Урманцева, Мария Урманцева и Амелия Гольдштейн, снято в Москве, в 1902 году».

– Отлично… – пробормотал Лабрюйер.

Госпожа Урманцева была русоволосой и темноглазой стройной дамой, для своих лет – весьма привлекательной, бедная Машенька волосы имела более светлые, распущенные – Лабрюйера часто просили делать карточки девиц с распущенными волосами, он привык к этой забавной моде, – и пряди лежали волнами, что означало – Машенька только что расплела длинные косы. Амелия Гольдштейн была пухленькой темноволосой немочкой, сходство с Машей выражалось в линии носа и подбородка, а также бровей – Маша тоже была темноброва. Лабрюйер вздохнул – какой бы красавицей стала теперь эта девочка…

Он пошел в лабораторию, где хозяйничал Ян, и попросил сделать полдюжины хороших копий.

Вернувшись в салон, Лабрюйер обнаружил там целый праздник – к Хорю прибежали Минни и Вилли.

– Мы идем вечером в Латышское общество на «Демона», – сообщили барышни. – С нами идет фрау Лемберг. Господин Лабрюйер, фрейлен Каролина! Пойдем все вместе!

– У меня вечер занят, – сказал Лабрюйер. – А фрейлен Каролина охотно пойдет с вами.

Он не хотел далеко убегать от телефонного аппарата – в любую минуту могли объявиться Росомаха и Барсук.

Когда девицы, уговорившись о встрече (в кондитерской на Суворовской, чтобы соединить приятное с благопристойным – и съесть вкусное пирожное кремшнитте, и не торчать в ожидании на тротуаре, как особы известного ремесла), ушли, Лабрюйер обратился к Хорю:

– Обрати особое внимание на госпожу Лемберг. Что-то не нравится мне эта преподавательница итальянской грамматики.

– Отчего?

– Оттого, что госпожа Крамер много мне наболтала о том, как трудно в Риге найти живых итальянцев или хоть услышать итальянскую речь. Если бы она познакомилась с госпожой Лемберг, то, наверно, как-то бы упомянула эту даму. Не так много в Риге особ, которые свободно говорят и поют по-итальянски. Так что мерещится мне, будто она и есть госпожа Лемберг.

– Это было бы логично, – согласился Хорь. – Если Барсук придет, когда меня не будет, пусть изучит квартал, где живут Краузе. Очень бы не помешал подробный план.

– Я тебе и без плана скажу, что там больше двориков и всяких тайных переходов, чем в нашем квартале. Чтобы все это понять, нужно подняться на воздушном шаре.

– Или привлечь Пичу. Он там наверняка лазил.

– Если так и дальше пойдет, Пича совсем забросит учебу, нахватает «колов», и госпожа Круминь его-таки высечет.

Из театра Хорь пришел раньше, чем Лабрюйер ждал его, и сильно недовольный.

– Видел я эту госпожу Лемберг, – сказал он. – Старая ведьма! Она так меня от Вилли оттирала, словно ей за это бешеные деньги платили! И все про итальянскую оперу талдычит! Россини ей устарел, Доницетти ей скучен, у Пуччини – жалкие либретто! Слова сказать не дает! А эти четыре дуры ей просто в рот смотрят!

– А тебе и возразить было нечего, – догадался Лабрюйер. – Погоди! А почему четыре?

– В корпусе этому не учили! А потом – сам знаешь, мы больше в балет бегали, – признался Хорь. – Где еще на ножки полюбуешься? Вот теперь укороченные юбки носят, лодыжки видны, чего доброго, скоро коленки откроют. Конечно, посмотреть приятно. А так, как раньше, когда в театр бежишь с морским биноклем, так уже не будет. Ты, Леопард, не видел балетоманское войско в партере! Сидит дивизия отставных генералов, одни плешивые, другие еще нет, у всех – седые усы с подусниками, и у всех – эти морские бинокли!

– Занятное, должно быть, зрелище. Так что за две лишние девицы?

– Прекомичное! Налей воды в кастрюльку, хоть чаю с горя попьем…

– Ты сказал – четыре дуры.

– Так они там подружек встретили. Одна – Гели, другая – Стасси, и обе страшны, как смертный грех. Гели с братом была, Стасси – с женихом, так брат и жених сбежали в буфет, а я с этим гаремом остался. А госпожа Лемберг прямо соловьем разливается! Тут тебе и Верди, и Беллини, и какой-то, прости господи, Чимароза… Хвост распускает перед новыми знакомыми! И в этом она разбирается, и в том, и по-итальянски вдруг как защебечет! Показывает, какая она образованная и утонченная натура! Тьфу, смотреть тошно.

– Так что госпожа Лемберг? – спросил Лабрюйер. – Собой-то какова?

– Не дама, а целая дамища. Седое бандо нечеловеческой величины, как сто лет назад носили!

Тут Хорь был неправ – огромные бандо из фальшивых волос вышли из моды сравнительно недавно, однако что юным кадетам до дамских причесок, их взоры нацелены на девичьи ножки…

– Формы – такие, такие… – Хорь показал руками, как он обнимал бы сорокаведерную бочку. – И трещит, и трещит! То по-немецки, то по-итальянски. И жаждет найти земляков.

– Она, – хмуро сказал Лабрюйер. – Вот какого черта ты сбежал?! Нужно было за ней проследить.

– Не получилось бы. Она попрощалась с девицами и уехала вместе с Гели, Стасси и теми двумя господами, они обещали ее подвезти.