Наблюдательный отряд

На вокзале Лабрюйер встретил Теодора Рейтерна. Тот провожал двух молодых морских офицеров. Узнав человека, который присутствовал при споре о гидропланах, Рейтерн поклонился. Лабрюйер также ему поклонился. Они ушли с перрона, но встретились на площади, где, как на грех, не случилось ни одного ормана, хотя уже собралось немало желающих выбраться из этого неудобного места в Петербуржский форштадт.

Чтобы попасть на Первый рижский вокзал, откуда уходили поезда дальнего следования, с той же Александровской, нужно было брать ормана, и он делал препорядочный крюк, ещё и потому, что городские власти собрались наконец объединить два вокзала, Первый и Туккумский; всё было разрыто и перегорожено; на зиму работы приостановили, но совсем не прекратили. Орманы знали, когда приходят и уходят поезда, теоретически тех, кто привёз опаздывающих пассажиров, должно было собраться у входа, на Гоголевской, немало, а практически — куда-то все подевались.

Наконец появились два, взяли седоков, примчался и третий. Как-то вышло, что к нему разом устремились Лабрюйер и Рейтерн. Обнаружив, что впору ссориться из-за ормана, они посмотрели друг на друга сердито — и вдруг разом рассмеялись.

— Там же два места, — сказал Рейтерн. — Мне одному столько не нужно.

— Да и мне, — ответил Лабрюйер. — Садитесь, я за вами. Ну, до чего договорились господа Калеп и Дыбовский?

— Дыбовский достал финансирование, но считает свою модель идеальной для тех задач, которые ей предстоит выполнять, — ответил Рейтерн. — Я плохо разбираюсь в обводах фюзеляжа и верю на слово, что брезент позволит увеличить скорость, моё дело — мотор. А Гаккель ещё дважды приезжал, спорил с Дыбовским. Но Военному министерству виднее.

— Мне понравилась модель Гаккеля. Она такая, как бы сказать... элегантная!

— Да, красивая. Честно говоря, его гидроплан на самом деле первый. И «Гаккели» хорошо себя показали — «Гаккель-седьмой» даже военное ведомство купило за восемь тысяч рублей.

— Ого!

— А вы думали, авиация — дешёвое дело? Тут не то что о больших — об огромных деньгах речь. Я не очень понимаю дирекцию «Руссо-Балта». Раз уж Гаккеля взяли туда трудиться в авиационном отделении, раз уж построили гидроплан — надо было его и дальше продвигать. А он у них стоит на заднем дворе, и хорошо ещё, если под навесом. Как-то это нерасчётливо и непрактично.

— Да, они могли получить заказ от Военного министерства.

— Может быть, они уже попробовали этот гидроплан в деле и обнаружили в конструкции неполадки?

— Тогда бы Гаккель вёл себя иначе. Он ведь принёс модель именно того гидроплана, что построен на «Руссо-Балте»?

— Я в этом уже не уверен.

Они толковали о моделях, причём Рейтерн терпеливо объяснял Лабрюйеру все непонятные слова, пока орман не привёз их на Александровскую.

— Я еду дальше, хочу ещё визит нанести, — сказал Рейтерн. — Спрячьте кошелёк. Могу же я подвезти вас просто по дружбе, как человека, которому тоже интересна авиация?

— Приходите ко мне в «фотографию», сестрицу приводите! — пригласил Лабрюйер. — И невесту, если у вас уже есть невеста.

На том и расстались.

Беседа несколько озадачила Лабрюйера. Теодор Рейтерн ему понравился — спокойный, приятный в общении, увлечённый своим делом человек, вдобавок — с располагающей внешностью. Он был похож на отца — такое же крупное лицо, правильные черты, густые волосы, только у старого Рейтерна лицо уже обвисло и волосы поседели. А вот на человека, способного выносить смертные приговоры, он похож не был...

Видимо, в списке студентов, бывавших в проклятом комитете, против фамилии Рейтерна следовало поставить вопросительный знак.

Прибыв в «фотографию», Лабрюйер заглянул к Хорю в лабораторию. Тот был сильно не в духе.

— Должна быть ещё одна возможность разыграть эту карту! — заявил Хорь. — Я её пока не вижу, но я её найду!

Лабрюйер сразу понял, о чём речь.

— То есть ты не желаешь ломать комедию с Феррони и его дружком?

— Совершенно не желаю!

— Только потому, что это предложил Горностай?

— Ну... в общем... и это тоже... Если бы предложил ты... Впрочем, нет! Такие вещи я должен придумывать сам! — заявил Хорь. — Ты же видишь — он меня дразнит!

— Тебе его так просто не переиграть.

— Сам знаю!

Лабрюйер задумался.

— Хорошо, оставим в покое Феррони. Сама идея заставить разбираться с самозванцем Эвиденцбюро — хорошая?

— Это называется «каштаны из огня».

— Какие каштаны?

— Это французская поговорка. Мы басню Лафонтена в корпусе учили, называется «Обезьяна и кот». Обезьяна приспособила кота, чтобы таскал для неё печёные каштаны из золы.

Оттуда и поговорка. Но, знаешь, это хорошо, чтобы вывести фальшивого Собаньского из игры. Но с кем этот самозванец связан, кому передаёт сведения — мы не узнаем уже никогда.

— Или узнаем — когда доберёмся до голубчиков из Эвиденцбюро. Они и расскажут. Или ты не веришь, что мы их изловим?

Хорь рассмеялся.

— Должны изловить!

— Ну так думай. Я за тебя изобретать план не собираюсь. Сам справишься.

Хорь вытащил из кюветы с проявителем карточку и внимательно изучил её.

— Пожалуй, можно в закрепитель. Справлюсь... Справлюсь!

— Давай-ка, заканчивай работу и пойдём домой.