Наблюдательный отряд

— Значит, в нашем пасьянсе есть забавная карта «фальшивый Собаньский», — сказал Енисеев. — Кто он такой — мы, в сущности, не знаем. Но если он и впрямь итальянец, то представляет интерес и для Эвиденцбюро. Италия сейчас для Австро-Венгрии — тёмная лошадка, союзник, готовый в любую минуту предать и продать. Наши нежные друзья из Эвиденцбюро были бы очень благодарны, если бы им кто-то намекнул на пана Собаньского.

— Ты предлагаешь дать в «Рижском вестнике» объявление? — строптиво спросил Хорь. — «Российский рижский наблюдательный отряд шлёт поклон Эвиденцбюро и хочет сделать незаслуженный подарок»?

— Можно и так, — согласился Енисеев. — Я бы вырезал это объявление и хранил его вместе с семейными реликвиями. А можно иначе. Леопард, ты когда в последний раз видел Феррони?

— Или его научили правильно топтать землю, или он от нас с Хорём прячется. Мы его тогда хорошо напугали, — ответил Лабрюйер.

— У нас есть его телефонный номер. Поговори с ним и предложи ещё немного побродить по Александровской и Гертрудинской, — посоветовал Енисеев. — Нужно сделать так, чтобы он услышал ваш с Хорём разговор об итальянце Собаньском. Или не разговор — а получил бы филькину грамоту, где имеется эта фамилия. Остальное Эвиденцбюро сделает само.

— Но мы рискуем никогда не узнать, кто на самом деле этот Собаньский, — возразил Хорь.

— Думаю, что он опытный и хладнокровный убийца. Если Леопард расскажет своему другу Линдеру о том, как пропал чудак из Люцина и как неведомо кто нацепил его маску, думаю, один неопознанный труп удастся и-ден-ти-фи-ци-ро-вать... Тьфу, ненавижу такие заковыристые слова. Пока выговоришь — поймёшь окончательно, какой ты косноязычный дурак...

Енисеев встал и потянулся. Картинно потянулся, раскинув длинные руки. Словно бы не на самом деле утомился, а талантливо сыграл утомление и чуть ли не ждал аплодисментов.

Хорь отвернулся. То, что предложил Горностай, было разумно — да только если бы Горностай сообщил, что дважды два, оказывается, четыре, Хорь пошёл бы проверять по таблице умножения. Ему не хотелось, чтобы правота Енисеева сопровождалась таким презрительным актёрством, и Лабрюйер его прекрасно понимал — сам с немалым трудом научил себя относиться спокойно к енисеевским штучкам.

Лабрюйер, кажется, мог бы вслух произнести то, что думал Хорь.

— Мы с тобой, Леопард, изловили этого топтуна, ты — ты, а не Горностай! — показал мне, что можно сделать с такой странной добычей. А этот — пришёл на готовенькое и буквально на лету составил план, да ещё ухмыляется в усищи!

— Вот так у него голова устроена, — следовало бы ответить. — Он очень быстро и легко думает. У меня так не получается, я иначе устроен. А у тебя будет получаться, когда наживёшь побольше опыта. Это ведь — как дом строить. У него все кирпичики уже приготовлены, домик строится моментально. А тебе за каждым нужно куда-то бежать...

Хорь и Лабрюйер переглянулись.

— Принимается, — сказал Хорь. — Леопард, как ты предлагаешь это сделать?

— У меня только полицейский опыт по этой части. Мы использовали в таких операциях осведомителей. Спектаклей с подслушиванием и подбрасывания филькиных грамот не было — по крайней мере, при мне.

— Росомаха?

— Я тоже не режиссёр Станиславский. Знаю только, что идти по Гертрудинской, громко обсуждая итальянского агента на «Моторе», — довольно странно.

— Горностай?

Енисеев пожал плечами. Видимо, придумать ход, близкий ему, великому любителю театра, было проще всего, а вот всё прочее оказалось сложнее.

Лабрюйер внимательно наблюдал за ним и видел: Енисеев смотрит на Хоря с особым своим прищуром. Что означало: «Мальчик, изворачивайся как умеешь, а я погляжу и посмеюсь...»

— Ресторан Отто Шварца, — сказал Лабрюйер. — Может эта парочка, Феррони и Громштайн, сходить поужинать к Шварцу? Там есть кабинки. Если в соседней с ними кабинке окажемся мы с Хорём и будем обсуждать фальшивого Собаньского, Феррони поймёт, что от него требуется.

— Почему у Шварца, когда у вас есть более удобное место для таких бесед? — спросил Енисеев.

— Потому что мы назначили встречу... ну, допустим, Теодору Рейтерну... или Эрику Шмидту... или хоть Эрнесту Ламберту! В светской обстановке, придумав хороший предлог! И вот сидим, ждём, попутно о своих делах толкуем!..

Тут Лабрюйер замолчал. Енисеев качал головой, да ещё с самым удручённым видом. Вся его худая физиономия говорила: «Чудак ты, Леопард, куда ты лезешь, в твоей хватке никто не сомневался, придумывать должен был мальчишка!»

— Хорь, идея хорошая, но требуется основательная доработка, — сказал Росомаха. — И точный план.

— Да, план, — согласился Лабрюйер. — План операции по дезориентации противника. Давай, Хорь, думай.

— А что мне ещё остаётся? — спросил Хорь. И потом, когда Енисеев и Росомаха ушли, а Лабрюйер засобирался домой, взял «Атом» и пошёл проявлять плёнку, хмуро сказав, что за несложным делом и в одиночестве ему лучше думается.

Наутро Лабрюйер получил фотокарточки с жизнерадостной физиономией Розенцвайга. Вечером он поехал на вокзал и отдал пакет проводнику. Погоня за маньяком продолжалась.