На веки вечные

Командир роты обошел машину кругом. Его три­дцатьчетверка была без левого ленивца, обгоревшие борта изгрызены снарядами. Старший лейтенант попытался взобраться на нее, но не получилось. Голова у не­го разламывалась от боли и кружилась. Не устояв на ногах, Гоголев опустился на землю в трех метрах от своего танка. На несколько минут впал в забытье. Вы­вел его из этого состояния странный голос. Насторо­жился, приподнявшись на локтях. Нет, показалось, на­верное. Только отдаленный гул доносился со стороны Сталинграда. Голова все более прояснялась. Он уже стал понимать бессмысленность своего поступка. Да, он командовать еще может, но ведь бой кончился... Бои только там, в Сталинграде. Не кончаются ни днем, ни ночью... Опять мысленным взором увидел дымящиеся развалины, слепые, без окон, обезображенные здания.

Подумалось почему-то: «А ведь среди этих зданий — немало школ. Ничего, построим новые, еще лучше преж­них. Буду опять учить детей».

И вдруг — снова голос. Теперь уже явственный. Где- то совсем рядом. Голос хриплый, тягучий, будто из-под, земли. Различил:

Рус, вас-с-сер...

Гоголев привычно потянулся за пистолетом, но его не оказалось. Как полагается раненому, сдал в мед­пункте. Хотел подняться — сил нет, словно вареное тело. Повернул голову, стал шарить глазами в темноте. Нако­нец различил: у самого лица его, в полуметре, чьи-то сапоги. Закрыл глаза. Взглянул снова. «Нет, не наши кирзухи». Всмотрелся. Теперь уже увидел хорошо: лежит на спине раненый гитлеровский офицер. Протяни руку — ноги его коснешься.

Рус, вассер!..

Теперь голос более твердый, даже властный. Очу­хался, видать, завоеватель.

«Мерзавец, не просит, а требует воды»,— неприяз­ненно подумал Гоголев. И неожиданно почувствовал, что сам умирает от жажды. Рукой нащупал на ремне фля­гу. К великой радости обнаружил, что она была с во­дой. «Где и когда набрал?» — удивился он. Вспомнил: попросил санинструктора Зину Мошкину, когда пере­вязку делала, она налила.

Проблемы для старшего лейтенанта не было: ране­ный и потому беспомощный враг просит пить — значит надо дать, тем более что вода есть. Советский воин в бою беспощаден к врагам, но к врагам поверженным утратившим способность или желание продолжать борь­бу, он гуманен.

Гоголев склонился к фляге, стал откручивать проб­ку. И в это время почувствовал сильный удар в грудь. Фляга отлетела.

Ах, ты так, значит!.. — старший лейтенант снова машинально потянулся к поясу, за пистолетом, с досады выругался. Рядом, почти вплотную, надсадно дышал что-то недоброе замышлявший офицер. Левая рука Гоголе­ва случайно уперлась в приклад валившейся чьей-то винтовки. Он рывком поднял ее, перехватил в правую руку, но, обессиленный, тут же повалился на бок. Как сквозь сон услышал знакомый голос:

Петя, ты чего тут копошишься? Э, да он тут один..

Это был Феоктистов.

Да нет, он, пожалуй, уже один, — сказала Сергее­ва, склонившись над гитлеровским офицером, который, уткнувшись лицом в землю, уже не подавал признаков жизни.

Гоголева на руках отнесли в «санитарку». Потом обыскали офицера, взяли его документы. В одном из карманов нашли разбитые именные часы комбата Гряз­нова...

8.

Боеспособных танков осталось совсем мало. Однако в последующих боях они продолжали поддерживать ата­ки наших стрелковых подразделений. Когда вышли из строя и последние, бригада прекратила боевые действия и передислоцировалась в район деревни Стефанидовка, где 16 октября получила новые боевые машины и не­сколько еще не обстрелянных экипажей. Пополнился личным составом и мотострелковый батальон бригады.

Прибыл новый командир 152-го танкового батальо­на капитан Сергей Кузьмич Гладченко. Секретаря партбюро Феоктистова назначили комиссаром бата­льона.

Среднего роста, стройный, в ладно подогнанном об­мундировании, черноволосый, с бравыми гусарскими уса­ми и большой трубкой во рту комбат сразу же пришелся по душе всем. На фронте он не был новичком. Три ме­сяца воевал под Сталинградом э составе 45-й тан­ковой бригады, а это не так уж мало. Перевязанная левая рука свидетельствовала о его ранении. На первом же построении капитан Гладченко предупредил тан­кистов:

— Буду требовать соблюдения самой наистрожай­шей дисциплины. А к вам, новичкам, особое мое слово. Накрепко запомните в лицо всех, кто стоит здесь в строю. Знать всех не только по фамилиям, но и как звать и как по батюшке величать. Но и этого мало. Тре­бую, чтобы в любой момент боя вы могли узнавать друг друга по голосу. Потом убедитесь, насколько это важно. Ну, а меня будете узнавать по усам и трубке.— Комбат, улыбаясь, мундштуком трубки погладил усы.

Бойцы с каждым днем убеждались, что капитан Глад­ченко — прирожденный танкист и одаренный командир. Правда, очень строгий, бескомпромиссно требовательный, но справедливый и внимательный ко всем. Не оставлял без воздействия ни одного маломальского проступка подчиненного и в то же время не скупился на похвалу, на доброе слово за инициативу и добросовестную служ­бу, храбрость в бою.