На последнем сеансе

В тот вечер, после выступления со студенческим оркестром Академии, я решил заглянуть в ближайшее кафе и за кружкой пива отпраздновать мой успех.

– Я знаю, что вы музыкант, – сказал сидевший за соседним столиком пожилой мужчина.

Я кивнул.

– Там, в углу, пианино, – продолжил он.

Я взглянул на пианино.

– Не откажете, если я попрошу вас исполнить что-нибудь из «Бабочек» Шумана? Сегодня ровно восемь лет, как…

Я не стал расспрашивать о том, что случилось восемь лет назад.

Я сел за пианино…

– О чём ты задумался? – спросила Эстер.

Я прошептал:

– У тебя не найдётся желания доставить человеку немного счастья, зная, что это в твоих силах?

– Если только в моих силах…

– В таком случае не откажись пойти со мной в клуб «Хорошая музыка». Буду играть Шумана. Если хочешь, для тебя одной.

Ресницы Эстер взметнулись.

– Ты?

– Я.

Губы девушки проговорили:

– Для меня одной?

– Думаю, Шуман мне позволит.

– Тогда чего же мы ждём?

– Действительно – чего?

Когда мы вышли из бара, дождь почти прекратился.

Я выставил ладонь, сказал:

– А ведь был ужасный ливень…

– Был, – отозвалась Эстер.

Я смотрел на эту девушку и думал: «Я нашёл тебя, и, со времён Колумба более значительного открытия мир ещё не знал…»

– Дождь был – и вдруг его нет… Кажется, человеческие чувства способны влиять на погоду.

– Чувства? – Эстер взглянула на небо и взяла меня под руку.

На улице Алленби мы заглянули в лавку букиниста и полистали несколько книжек.

– У писателей склонность присваивать себе чужие чувства, – сказал я.

– А у музыкантов?

Мне захотелось взлететь с этой девушкой в небо, и парить, как на картинах Шагала. Наклонившись к ладоням девушки, я подышал на них. Потом сказал:

– Твоя рука – как подаренная Тесею нить Ариадны.

* * *

Зал в клубе «Хорошая музыка» был наполовину заполнен, но какое это имело значение, если я играл для одной Эстер. А потом…

Мы бродили по Тель-Авиву до полуночи, и впервые за долгое время я почувствовал, как во мне разливается тепло.

– Хорошо! – сказал я.

– Хорошо! – отозвалась Эстер.

В оконе трёхэтажного дома горел свет.

– Там моя комната, – сказала Эстер. – На трёх девочек одна комната. Один на всех чайник. Один на всех холодильник. Одна на всех газовая плита.

– Один на всех шкаф для одежды, – вставил я.

– Как ты догадался? – удивилась Эстер.

Я пояснил:

– На меня сошло озарение.

– Спасибо за вечер! – сказала Эстер потом.

Вдруг я ощутил озноб при мысли, что в мире отыскалась сила, которая вытащит меня из моего бессмыслия и мучительной боли.

– Спасибо тебе!

– Спокойной ночи!

– Спокойной ночи!

Я не двигался с места.

– Мы увидимся ещё? – спросил я.

Девушка погрузила своё лицо в мои ладони.

Прошли минуты.

Прошло множество секунд.

Время…

Я обнаружил, что время обрело другое измерение.

Подняв голову, Эстер посмотрела на меня так, как смотрят на экран кинотеатра, пытаясь угадать, что произойдёт дальше.

– Звони! – проговорила она, протянув руку.

– Конечно! – Я понял, что эту руку отпускать не хочу.

– Спокойной ночи! – сказала Эстер.

– Спокойной ночи!

По дороге домой я с пониманием прислушивался к воплям обезумевших от страсти котов.

Я вошёл в телефонную будку.

– Спокойной ночи!

– Спокойной ночи! – отозвалась Эстер.

Улёгся дождь, и в небе выглянули звёзды. Проходя мимо прижавшихся к тротуару усталых машин, я сгребал с капотов дождевые капли.

В лужах отражались ночные огоньки.

* * *

Баллада.

Arpeggio…

Legato…

Не та звонкость…

Не та нежность…

Не то… Не так…

Беспомощные звуки, будто покрывшись ледяной коркой, отдавали холодом.

Телефон.

Молчание.

– Кто?

Молчание.

– Ты?

Молчание.

Опустив трубку, я послушал комнату. Она отозвалась тоской и унынием.

Пассаж – качнулась неспокойная мысль.

Аккорд – в груди шевельнулось что-то зыбкое.