На последнем рубеже

От этих мыслей на душе становится как-то легко, спокойно. Хоть и немножко грустно. На секунду даже на глаза навернулись какие-то детские слёзы: до того обидно было разувериться в существование нашего Небесного Отца, Того, Кто хранит нас…

Вздор.

…Пару недель спустя обновлённая батарея следует на передовую. Мы проезжаем безымянную деревню с разрушенной церковью. От неё веет какой-то жутью; чёрные, обугленные дыры на месте витражей на секунду показались опустевшими глазницами мёртвого.

Точнее, мёртвой. Мёртвой девушки, которую долго мучили и истязали перед ужасным концом.

Я порой видел такие трупы. И каждый раз дико хотелось мести, хотелось крови тех, кто посмел такое совершить. Каждый раз после я рвался в бой и только на поле брани находил успокоение…

А в тот миг меня поразила страшная догадка. Церковь — это же Божий дом! Священники — это же Его слуги! Люди — это ведь это Его создания, Его дети!

И оставил бы я без ответа, если бы мой дом сожгли и осквернили, а тех, кто всю жизнь помогал мне, убили? Или посадили бы в тюрьму за несовершенные преступления?

И как бы я повёл себя со своими детьми, если бы они начали плевать в меня, оскорблять меня и закончили всё это словами: «Ты больше нам не Отец и никогда им не был»?

И стал бы я защищать тех, кто предал меня и проклял? Тех, кто отвернулся от меня? Стал бы я защищать их детей?

До того мне тогда стало жутко, что я раз двадцать повторил про себя:

— Господи, прости, Господи, помилуй!

…Конечно, я не стал верующим в церковном понимании. Я с детства не знал ни одной молитвы, не соблюдал никаких постов и что там ещё делают те, кто ходит в храмы. Да и в храмы я никогда не ходил.

И как бы я туда, собственно говоря, пошёл бы? Все церкви в нашем городе закрыты, священникам запрещают служить. Да и где они остались то, эти священники?

Может, где, конечно, и остались, только я ведь и не искал никогда.

Но в Бога я поверил. Поверил в Того, Кто может защитить и уберечь, как бы страшно и опасно ни было. Я поверил в Того, Кто видит каждый наш поступок и даёт ему самую справедливую оценку. Поверил в Того, Кто ждёт, когда Его дети одумаются и вспомнят про Отца.

С тех пор я никогда уже не стеснялся шептать: «Господи, спаси, Господи, помилуй, Господи, помоги!» Во время бомбёжек и артобстрелов эти слова шептали все. И что самое интересное, в глазах моих сослуживцев я видел (так мне, по крайней мере, казалось) что-то, что отражало мои чувства, мою веру. Каждый призывал и молил Бога и каждый в Него верил, пускай как-то по-своему…

Вот и сегодня парень, чудом избежавший смерти, сразу вспомнил о Боге. И со мной вновь повторилась ситуация, когда всё решал один точный быстрый выстрел. И, как мне кажется, без моей мольбы и Его помощи тут не обошлось…

…Последняя немецкая очередь всё-таки что-то повредила в системе наводки орудия. Так что остатки «безлошадного» расчёта завтра выводятся в резерв. То есть завтра нам не идти в бой!

Нет, конечно, резерв в нашем случае понятие относительное, особенно касаемо меня. Если кого-то из наводчиков выбьют в бою, именно мне заменять его у панорамы. Впрочем, всё одно лучше, чем с трёхлинейкой бежать в атакующей пехотной цепи, да на пулемёты…

А ведь в начале войны такое было, и было не раз. Нет, когда идёт танковая атака при поддержке немецкой пехоты, и противотанковую артиллерию выбивают, уцелевшие члены расчётов пополняют жидкую цепочку обороняющихся красноармейцев. Но это закон боя, иначе не отбиться. Другое дело, что уже после тех же артиллеристов не выводили из пехотных частей. Оправданный ли это шаг, или кто-то из высоких командиров просто не понимал, что жизни военных специалистов стоят дороже, чем рядовых солдат, что на подготовку того же наводчика уходит гораздо больше времени, чем простого стрелка, — но в пехотный строй становились не только артиллеристы или танкисты, но даже лётчики! Хотя, когда от дивизий оставалось по три сотни бойцов, отпустить даже 20 человек ценных военных специалистов порой просто нельзя. Эх, жизнь…

И всё-таки слава Богу, что завтра нам даётся гарантированный день жизни! Письмецо хоть родным напишу…

Засосенская часть города.

Лейтенант Владислав Велик, командир взвода 496-го стрелкового полка.

…Ротный на этот раз не стал особо упираться, отпуская меня на пару часов решить сердечные дела. Конечно, останься я во главе полнокровного взвода, то такие отлучки были бы просто недопустимы, нечего даже говорить; но после дневной схватки в строю осталось меньше половины штатного отделения. Капитан заранее обговорил, что завтра «взвод» выходит в его личный резерв; фактически, мы будем охранять ротного и его небольшой штаб.