На последнем рубеже

И когда очередной разрыв полусотки подбрасывает твоё тело в окопчике, губы независимо от тебя начинают шептать: «Господи, помоги, Господи, защити, Господи, спаси!» И, можешь быть уверен, все бойцы и командиры (за крайне редким исключением) шепчут то же самое.

Бомбёжка рано или поздно заканчивается. Страшные минуты, тянущиеся целую вечность, остаются позади, и становится как-то даже неловко: к Богу обращался, совсем как маленький!

Испытываешь какой-то детский стыд… Правда, не совсем ясно, почему. Да нет, ясно же: просил о помощи выдумку черноризцев, царей и господ, ведь Его же нет!

Хотя если покопаться в глубине души и ответить честно, пускай только самому себе: а не потому ли тебе стыдно, что отворачиваешься от Того единственного, Кто был рядом во время бомбёжки, Кого ты молил: «Спаси»?

И тогда думаешь так: «Будет честно, если я больше не попрошу Его о помощи».

Наступает очередная бомбёжка, и единственная мысль, которая не даёт скатиться в пропасть ужаса, звучит так: «Я не должен просить Его, ведь Его нет!» И удивительно, но налёт заканчивается, а ты так и не подумал о смерти и не боялся, как боишься обычно. От этой мысли становится столь хорошо, что смеёшься в голос: я победил свой страх!

Товарищи с тревогой оборачиваются, вдруг сошёл с ума? После бомбёжки такое не редкость…

В тот же день твоя батарея оказывается на острие танкового прорыва. Комбатр решил встречать панцеры не в лоб, а подготовить засаду, благо наши сорокапятки низенькие и маленькие, в высокой траве хрен их разглядишь.

Так-то оно так, только три пушки против шести танков много не навоюют. Были бы ещё лёгкие панцеры, так ведь все «тройки»!

Но в начале боя нам везёт. Фрицы не почуяли врага, не обнаружили нас своей первоклассной цейсовской оптикой и подставили борт. Первый залп удачный, подожгли сразу две коробочки; пока немцы развернулись и взяли прицел, подбили ещё одну.

А потом, после ответных выстрелов врага (нам-то нужно точно попасть бронебойной болванкой в уязвимую точку машины, а немцу достаточно выпалить хоть примерно в нашу сторону — от осколков защиты нет и с 20 метров) от батареи остаётся 2 орудия с чуть ли не уполовиненными расчётами (ранен и командир орудия). Это против трёх маневрирующих «троек». И шансы уже просто выжить в бою стремительно падают к нулевой отметке…

Ты склоняешься к панораме, твои руки дрожат: этот выстрел решающий. Попадёшь, и можно ещё побороться, промажешь, и немец накроет расчёт следующим же осколочным.

Секунды вновь растягиваются в вечность, в груди бухает так, что отдаёт в ушах, а руки становятся какими-то непослушными, ватными. Снаряд уже в канале ствола, но ты всё никак не решаешься выстрелить… «Тройка» резко тормозит.

Короткая.

— Господи, ПОМОГИ!

Выстрел!

Бронебойная болванка прошивает башню панцера рядом с торчащим из неё стволом пушки. Немец также успевает выстрелить, но смертельный для нас осколочный снаряд бьёт с недолётом: танк ощутимо тряхнуло в момент нашего попадания, что, естественно, сбило прицел. Секунду спустя в «тройке» детонирует боеукладка. Страшный по силе взрыв срывает башню с погон, не оставляя никому в экипаже хоть крохотного шанса выжить.

Пока мы возимся со своим панцером, оставшиеся два танка добивают второй расчёт. Я только и успел вытащить панораму и отбежать вместе со всеми, прежде чем практически прямым попаданием накрыло моё орудие.

…Уже после, на переформировке, я задумался: сыграло ли свою роль то, что я взмолился Ему о помощи? В голове стучало: «Что за бредни!» А где-то внутри зрела уверенность: «Да, это Господь мне помог. И тогда, во время бомбёжек, помогал. И ещё много-много раз помогал, когда я Его просил (пускай в детстве) или моя бабушка (знаю точно, она истово молится о нас с братом)».

Когда отпускает, смеёшься над собой, над собственным мракобесием. Думаешь даже поделиться этим… Только с кем? С комиссаром, чьи кишки размотало по ячейке прямым попаданием мины? С остряками, чьи тела намотаны на гусеницы мстительными экипажами «троек»?

— Господи, прости!

Ты просишь прощения у Бога, потому что на секунду начинаешь верить. Верить, что Он есть, что к Нему можно и нужно обращаться, что на твои поступки смотрят с Небес, и каждому из них даётся честная оценка. Тут же становится очень страшно оттого, что ты посмел ругать Его и смеяться над Ним.

Но минуту спустя в груди рождается волна гнева. А где же был Он, когда немцы обрушились всей своей мощью на спящие города? Где был Он, когда экипажи панцеров наматывали на гусеницы крошечных детей, рыдающих над трупами родителей? Когда с воздуха расстреливали колонны беженцев и санитарные поезда? Чем заслужили ТАКОЕ дети, чем заслужили ТАКОЕ все мы?!

Справедливый гнев успокаивает мои смутные терзания и душевные волнения. Бога нет, иначе Он не допустил бы того ужаса, что творится на нашей земле. Ни за что бы не допустил.