На пороге унии (станем ли мы монофизитами?)

Во-первых, действие (энергия) есть проявление вовне. Действием связуется одно с другим. Действие есть соотнесенность, проявленность. Поскольку по проявлению в монофелоисткой доктрине познается именно личность, значит, для познающего взгляда "отношение" и есть личность. Мы неизбежно приходим к классической формуле латинства: Persona est relatio. Чрезмерная верность имперсонналистическим шаблонам античной философии привела монофелитов и католиков к схожим воззрениям на личность. Св. Марк Ефесский показал, что именно из августиновско-томистского понимания личности как отношения (а не как ипостаси-субстанции"21 ) вырастает и западное Filioque, и антипаламитская латинская концепция "тварной благодати".

Во-вторых: христианская этика, видящая Богообразную личность даже в том человеке, который не владеет всеми потенциями человеческой природы, лишается антропологического базиса, если мы примем монофелитскую христологию. Действие (энергия) есть проявление вовне. Если личность неразрывно связуется со специфическим человеческим действием, то, определив некоторые действия как специфически человеческие, мы можем установить, личность ли перед нами или нет. Слишком катафатическая антропология, забывшая слова свят. Григория Нисского ("наша духовная природа, существующая по образу Творца, ускользает от нашего постижения, и в этом имеет полное сходство с тем, что лежит выше нас, в непостижимости своей обнаруживая отпечаток природы неприступной""22. ) неизбежно приобретает сегрегационистский характер. Все природные дефиниции человека, упускающие из виду апофатический мотив христианского персоннализма, неизбежно носят сегрегационный характер. Жестко устанавливая определение личности, то есть человека - они именно о-пределяют, кто есть человек, а кто - уже (или еще) - нет. Если мы не знаем, что есть богообразная личность в человеке - то у нас и нет ясного критерия для того, чтобы отказать любому "сыну человеческому" в праве считаться человеком. Если всерьез принять европейское определение человека как "разумного" или "волящего" существа - то для психически больных людей не окажется места в жизни. Невозможно разработать концепцию прав человека, не допускающую эвтаназию или медицинские опыты на людях с разрушенной психикой, исходя из просветительской "гуманистической" философии! Даже если ипостась еще не вступила в обладание всей полнотой своей природы или утратила это обладание - сама ипостась есть. Поэтому аборты и эвтаназия - убийство. Если в младенце незаметно действие собственно человеческой природы, собственно человеческого способа бытия - убийство младенцев должно рассматриваться не строже чем "оскорбление общественной нравственности" (в одном ряду с истязаниями животных и осквернением национальных символов). Если быть личностью значит иметь чисто человеческие стремления - то вполне нормальны аборты. Ведь именно потому, что никто не может сказать - как человеческая личность соотносится и с нашей психикой и с нашей телесностью - Церковь не разрешает убийство еще нерожденных детей. Грех, болезнь, увечье - это лишь ущербности в человеческой природе, но не уничтожение личности человека. Если мы не считаем возможным истреблять из жизни людей с ампутированными ногами или слепых - то нет никаких оснований отказывать в человеческих правах и людям, больным, например, болезнью Дауна.

Наконец, надо иметь в виду, что монофелитское понимание “богомужного действия”, приписывая собственно человеческие действия не человеческой природе Христа, а Его Божественной Ипостаси, отделяет Христа от людей. Также и остальные люди оказываются не единосущны друг другу, если мы видим в их действиях не действие общей нам природы, а действие (несомненно различных) ипостасей.