На палачах крови нет. Типы и нравы Ленинградского НКВД

Но постепенно смысл происшедшего выяснился для меня. В погоне за поэтической культурой я не избежал того, что в дальнейшем стало именоваться формализмом в искусстве. Изощренная форма заслонила в моей поэме ясность ее содержания и дала повод к неправильному ее истолкованию. Способствовала этому и утопическая идея о возрождении природы, частично заимствованная мной у поэта-футуриста Хлебникова. Образовался разрыв между писателем и читателем. Нужно было ликвидировать его, сохранив основные особенности найденного стиля.

Это удалось мне сделать в 1935_37 годах, за эти годы я написал ряд новых стихов и поэм, из которых наибольшую известность получили “Горийская симфония”, “Север”, “Седов”, “Прощание”, напечатанные в “Известиях” и центральных литературных журналах.

В эти годы мои стихи вновь читаются артистами с эстрады, записываются на пластинках. В критике наступает перелом. Появляются серьезные критические работы, высоко оценивающие мои произведения. “Литературная газета” начинает широкую дискуссию о моих стихах. В 1936-37 годах я провел большую работу по переводу “Витязя в тигровой шкуре” Руставели. ЦИК Грузии за этот перевод наградил меня грамотой и денежной премией. В эти годы я – участник всех писательских пленумов и активный работник Ленинградского отделения Союза Советских Писателей.

В расцвете творческих сил, преодолев формалистические тенденции прошлого, получив литературный опыт, я был полон новых больших замыслов. Начал стихотворный перевод “Слова о полку Игореве”. Довел до половины историческую поэму из времен монгольского нашествия. Предстояла огромная работа по первому полному переводу Фирдуси “Шах-Наме”.

3. В ЧЕМ МЕНЯ ОБВИНИЛИ?

КРТД – контрреволюционная троцкистская деятельность – таково обвинение, свалившееся на мою голову, обвинение, позорную печать которого я ношу на себе уже около 6 лет.

Будто бы была в Ленинграде контрреволюционная писательская организация, вожаком которой был поэт Н.С. Тихонов. Вокруг него группировались некоторые к этому времени уже арестованные писатели – Корнилов, Куклин, Лившиц, Тагер, Заболоцкий. В организации были “бухаринские настроения”. Раздували авторитет друг друга. Печатали контрреволюционные произведения, например “Торжество Земледелия” Заболоцкого.

В этом роде будто бы дали показания Б.К. Лившиц и Е.М. Тагер, протокол допроса которых был частично зачитан мне на следствии. Оба “свидетеля” – люди для меня далекие, мало знакомые – только по Союзу Советских Писателей. Никаких личных счетов. Как будто бы порядочные люди. В чем дело? Что заставило их дать заведомо ложные показания (если они действительно их дали [1])? И почему, несмотря на мои неоднократные просьбы, мне не предоставили очной ставки с моими обвинителями?

Поэт Бенедикт Лившиц. Фотография 1930-х годов

Поэт Елена Тагер. Фотография 1920-х годов

4. О МЕТОДАХ СЛЕДСТВИЯ

Я, поэт Н. Заболоцкий, заключенный, имею основание считать умышленно-неправильными и частично просто поддельными имеющиеся по моему делу документы, составленные в 1938 году следствием Ленинградского НКВД, руководимого в то время Ваковским и другими [2].

Сразу же после ареста я был подвергнут почти четырехсуточному непрерывному допросу (с 19 по 23 марта 1938 года). Допрос сопровождался моральным и физическим издевательством, угрозами, побоями и закончился отправкой меня в больницу Судебной психиатрии – в состоянии полной психической невменяемости. В больнице я пролежал ю дней, после чего, еще не оправившийся от болезни, снова был доставлен в тюрьму для продолжения следствия.

Ошеломленный вопиющей несправедливостью обвинения, оглушенный дикой расправой, без пищи и без сна, под непрерывным потоком угроз и издевательств, на четвертые сутки я потерял ясность рассудка, позабыл свое имя, перестал понимать, что творится вокруг меня, и постепенно пришел в то состояние невменяемости, при котором человек не может отвечать за свои поступки. Помню, что все остатки своих сил духовных я собрал на то, чтобы не подписать лжи, не наклеветать на себя и людей. И под угрозой смерти я не отступал от истины в своих показаниях, пока разум мой хотя в малой степени подчинялся мне.

По крайней мере я хорошо помню одно заявление, якобы подписанное мной и однажды показанное мне следователем. Подпись под ним была действительно очень похожа на мою, хотя я никаких подобных заявлений не подписывал [3].

Все перечисленное дает мне право утверждать: все материалы следствия должны быть заново подтверждены мною. Только в этом случае Особое Совещание сможет отделить истину от лжи в моем деле и определить степень виновности следственных работников, превративших законное следствие в беспримерную расправу над советским писателем.

5. О МОИХ ОДНОДЕЛЬЦАХ

В качестве вожака контрреволюционной писательской организации Лившиц и Тагер называли поэта Н.С. Тихонова. Кому не известно это имя?