На палачах крови нет. Типы и нравы Ленинградского НКВД

«После Комсомольска длинное и ясное здешнее лето радует меня. Каждый день я проделываю километров девять пешком – по дороге на работу и обратно – и наблюдаю природу…»

Не сразу душа приходила в равновесие от перенесенных волнений и тревог, но то «внутреннее огрубление», которое поэт еще недавно чувствовал, постепенно исчезало. В письмах к жене появились первые приметы этого воскрешения:

«Здесь установилась настоящая русская зима. Она мягче и солнечнее, чем в Комсомольске, много снега, и мне доставляет удовольствие ходить на работу по настоящему сосновому перелеску, занесенному снегом».

Тогда, наверно, вновь после стольких лет заключения он стал поэтически осмысливать окружающий мир. Мысли еще роились, беспорядочно бродили. «Как козы без пастуха», – с горькой иронией замечал поэт.

Выписка из протокола Особого совещания, постановившего заключить Заболоцкого НА. на пять лет в исправительный трудовой лагерь

Тягостные размышления о случившейся с ним беде не покидали Заболоцкого: за что он осужден? Кто виноват в этом? Но он продолжал верить в конечное торжество справедливости. 17 февраля 1944 года Николай Алексеевич написал очередное заявление в Москву.

О, это было уже не обычное заявление, в котором Заболоцкий просил разобраться в преступных ошибках следствия и освободить его: таких безответных бумаг он написал с десяток за время своего заключения. Это был трагический документ эпохи, исполненный мужества и человеческого достоинства. Это был живой голос, громко звучавший «из бездны небытия». «Я нашел в себе силу остаться в живых, – говорил поэт тем, кто отправил его умирать. – … Я заслужил право на внимание».

Вот этот документ, который публикуется впервые.

«В Особое Совещание НКВД СССР, г. Москва.

з/к Заболоцкого Николая Алексеевича, бывш. члена Союза Советских Писателей (Ленинград), арестованного 19.03.1938 года, осужденного Особым Совещанием НКВД к 5 годам заключения в ИТЛ по обвинению в КРТД (контрреволюционной троцкистской деятельности) и по окончании срока задержанного в лагерях в порядке директивы № 185 до окончания войны.

ЗАЯВЛЕНИЕ

1. КАК МОГЛО СЛУЧИТЬСЯ, что в передовой стране мира человек, не совершивший никакого преступления, отсидел в лагерях положенные ему 5 лет и оставлен в заключении до конца войны? Ошибки судебных органов 1937–1938 годов памятны всем. Частично они уже исправлены. Но все ли исправлено, что было необходимо исправить? Прошло уже 6 лет. Не пора ли заново пересмотреть некоторые дела, и в том числе дело ленинградского поэта Заболоцкого? Он все еще жив и все еще не утерял веры в советское правосудие.

2. ЛИТЕРАТУРНАЯ ИСТОРИЯ

Вся моя сознательная жизнь была посвящена искусству, поэзии. Советская власть дала мне возможность получить высшее образование, стать культурным человеком. В 1929 году в Ленинграде вышла первая книга моих стихов “Столбцы”, которая была воспринята как явление в поэзии тех годов необычное. Был заложен первый камень, выработана литературная манера. Многочисленные критические отзывы поднимали дух и звали к большой работе. Этой работой явилась поэма “Торжество Земледелия”, написанная в 1929-30 годах и напечатанная в 1933 году в ленинградском журнале “Звезда” – поэма на тему о торжестве коллективизации, полная утопических мечтаний о золотом веке, когда возродится вся природа, руководимая свободным человечеством, когда исчезнет насилие не только человека над человеком, но и насилие человека над природой, уступив место добровольному и разумному сотрудничеству.

То, что произошло вслед за выходом этой поэмы, было для меня полной неожиданностью и большим ударом. Ц.О. “Правда” поместила резкую статью, в которой поэма расценивалась как враждебное, кулацкое произведение. Критика получила установку, грозные статьи последовали одна за другой. Оглушенный, я замолчал. Что случилось? Меня не поняли? Почему так извратили суть моей поэзии, весь дух моего произведения?

Должен признаться, что смысл происшедшего далеко не сразу был осознан мной. Я был твердо уверен, что нашел новое слово в искусстве. Уже многие мне подражали: на меня смотрели как на зачинателя новой школы. Большие писатели, авторитетные люди читали наизусть мои стихи. Менее всего я считал себя антисоветским человеком. Я осознавал свою работу как обогащение молодой советской поэзии. И, несмотря на это, ц. о. партии отверг меня.

Книжные представления о том, что новое слово в искусстве не сразу признается, еще довлели надо мной. И я решил ждать, ища сочувствия у окружающих. И не печатался до 1935 года.