Буря ярости пронеслась по газетным и журнальным изданиям после выхода «Столбцов». В критических статьях насмешки перемежались с угрозами:
«Рабочий класс заново перестраивает жизнь и человеческие отношения, и самая эта жизнь шагает сейчас “от пленума к пленуму”, а по Заболоцкому – она идет от бутылки к бутылке. У нас она движется от электростроя к электрострою, а по Заболоцкому – от пивной к пивной… “Ваш новый быт, – как бы говорит он, – старый быт”, и издевается над этим бытом. Он смеется над ним – такой веселый и смешливый – и не предполагает, по-видимому, что у нас найдется немало людей, которые, в свою очередь, будут сильно смеяться над смешливостью Заболоцкого… Пришла пора посмотреть на поэтическую продукцию политически: работает или не работает поэт на пролетарскую революцию, и если не работает – исключается. Мы за прекрасную нетерпимость».
Походя брошенное «исключается» имело тогда однозначный смысл. Ведь борцы за «прекрасную нетерпимость», ссылаясь на положение И.В. Сталина о том, что «на современном этапе классовый враг, раздавленный мощью пролетарской диктатуры, уже не лезет на рожон, не выступает открыто, а маскируется, ведет наступление в обходном порядке», – прямо называли публикации поэта «вылазками» замаскировавшегося классового врага.
Страсти накалились до предела, когда журнал «Звезда» в 1933 году опубликовал поэму Заболоцкого «Торжество земледелия». Утопические чаяния о проявлении разума у животных диковинным образом соединялись в ней с картинами коллективизации в деревне:
И хотя поэма заканчивались победным шествием «колесниц крепкой ржи» и гибелью «царицы пашен» сохи, критика оценила «Торжество земледелия» как «злобную карикатуру на социализм, пасквиль на коллективизацию сельского хозяйства».
Сравнивая Заболоцкого с «кулацкими» поэтами Клюевым и Клычковым, «рапповский» критик Е.Ф. Усиевич выдвигала против автора поэмы тяжкое обвинение:
«Эти стихи как раз представляют собой классическую форму классово-враждебного выступления в литературе, выступления под маской юродства… Здесь иконками и богородицыными слезками и не пахнет. Здесь идет сплошное прославление трактора, машинизации сельского хозяйства… Под видом деланной наивности, глуповатости протаскивается злобное издевательство над всеми идеями пролетариата и его партии» [1].
Немудрено, что и так «не шибко грамотный» следователь Лупандин, по всем литературным вопросам советовавшийся с бывшим «рапповцем» Николаем Васильевичем Лесючевским, видел в сидящем напротив Заболоцком «классового врага». Борцы «за прекрасную нетерпимость» сделали свое черное дело.
– Ты арестован как участник антисоветской правой организации. Следствие предлагает тебе дать полные и правдивые показания по этому вопросу.
Заболоцкий ничего не понимал. Ни о какой организации он, естественно, и слыхом не слыхивал.
– Ты напрасно запираешься, – продолжал следователь. – Учти, что у нас есть свидетели, которые дают изобличающие тебя показания. Ты Лившица Бенедикта Константиновича знаешь?
– Шапочно знаком…
– А писательницу Тагер Елену Михайловну?
– Живем в одном доме.
– Послушай, что они о тебе говорят.
Лупандин пошелестел страницами протоколов, нашел нужное место. Зачел.
– Все это неправда, – возражал Заболоцкий. – С Тихоновым я встречался только по литературным делам. О существовании какой-либо организации ничего не знал и не знаю.
– Неужели ты будешь отрицать, что «Торжество земледелия» – контрреволюционный пасквиль? Вот что знающие люди о нем пишут: «классово-враждебное выступление», «издевательство над идеями партии». Разве это не антисоветская пропаганда?