«Для этого экзекутора не было никаких законов, никаких святынь, никаких истин и ценностей. Понадобится пытка – готова пытка, понадобится издевательство – готово издевательство, арест, обман, шантаж, фокус – все средства годны, все хороши. Ничего не гнушался этот подлый человек. Утрируя приказы и законы, он по существу превращал их в атрибуты своего властолюбия, с тем чтобы только сохранить свой престиж. Он забывал, что работает не с манекенами, а с живыми людьми» [3].
От Голубовского энтузиазма порою даже начальство обалдевало. Сетовало:
«Несколько увлекающийся работник, иногда в мелочах видит большие дела, приходится одергивать».
Куда там! Будучи начальником восточного отделения контрразведывательного отдела в Ленинградском УНКВД, собирал подчиненных и устраивал раздрай с матерщинкой:
«Все, кого мы арестовываем, – это жуткие шпики и антисоветчики, а поэтому жмите из них, сволочей, всё, пусть у них кости трещат» [4].
И трещали косточки – русские, еврейские, латышские, корейские.
Нельзя сказать, что Голуб совсем каким-то дремучим зверем был. Иной раз и образованность университетскую демонстрировал. Как-то арестовал целую кучу китайцев, а они по-русски ни бельмеса: в протоколах чудными иероглифами подписываются. Непорядок – любая проверка уличит в несуразице, накрутит хвост! Кумекал Наум Абрамович, кумекал, да и решил тюремный ликбез организовать: даешь грамоту трудящимся Востока! Заделались палачи учителями – быстро обучили арестантов кириллице: твоя пиши хорошо, моя бью мало-мало…
Еще Голуб страсть как любил с ученым человеком побеседовать, особенно по вопросам международных отношений. Залучил в Большой дом знаменитого востоковеда Николая Конрада: тот обвинялся в том, что шпионит на Страну восходящего солнца, якшается с чужеземцами и женат на японке. Конрад заспорил, что никакой он не шпион, общается с зарубежными гостями по научной и общественной надобности, жена у него еврейка, а японкой является супруга Николая Невского, единственного в России специалиста по расшифровке тангутской письменности, открытой в Харокото путешественником Козловым. Тогда оппонент, видя свою несостоятельность, пригрозил неуступчивому Конраду:
«Ежели не согласны со мной, то вздерну вас на веревках к потолку, отобью легкие и почки, поколочу так, что сможете только в крови ползать по полу» [5].
Ясно, в чью пользу сей ученый спор закончился. Подобным образом победил и в «дискуссии» с поэтом Николаем Олейниковым.
Но порою терпел Голуб поражение: это когда такой же фанатик, как и он сам, попадался, вроде профессора Шами. По разумению нашего голубчика, за этим профессором много всяких грехов водилось. Во-первых, в 1913 году он слушал лекции в Сорбонне, жил у своего брата – художника Иосифа Тепера – и был завсегдатаем «Ротонды» и прочих забегаловок, где веселились парижские вольнодумцы. Во-вторых, в смутное время числился левым эсером и железным бойцом частей особого назначения, за что ненадолго арестовывался деникинцами. А дальше – еще аховей.
Когда на шестой части света пролетарская революция восторжествовала, ринулся таковую же в других частях устраивать, а поскольку мать и другой брат – Шая – обретались в Палестине, то перво-наперво замыслил их осчастливить. На земле обетованной Шами развернул весьма бурную деятельность, за что сиживал и в Яффской, и в Хайфской тюрьмах, не раз ездил в Египет к тамошним единомышленникам договариваться о бунте и даже участвовал в Сирийском восстании. Наконец в 1927 году его в Москву откомандировали – как члена ЦК Палестинской компартии. Здесь получил скромную должность референта в Коммунистическом Интернационале. Эту ущемку не простил: стал бороться с сановными «палестинскими мудрецами» Бергером и Хейдером, да так яро, что вскоре Исполком Коминтерна объявил Шами выговор за склочность и предупредил, что «вмешательство его в арабские и палестинские дела в дальнейшем вызовет необходимость поставить вопрос об его партположении» [6].
Обидчивый Шами уехал в Северную столицу и, имея одесское сельскохозяйственное образование, возглавил Ленинградский Восточный институт при Академии наук. Ректорствуя, радел за близких своих, чем нажил врагов. Видать, они и способничали аресту пламенного интернационалиста. А в застенках его другой интернационалист – Голуб – дожидался.
Они сошлись, честолюбивые энтузиасты одного всемирного дела, и каждый из них был уверен, что только он – непримиримый борец за счастливое будущее, а сидящий напротив – негодяй и изменник.