На палачах крови нет. Типы и нравы Ленинградского НКВД

Так что начальник Экономического управления ГПУ Зиновий Кацнельсон едва успевал крутиться-вертеться и дюже нуждался в толковых работниках. А тут товарищ, обстрелянный в схватках с тамбовскими бандитами… И остался Яшка в Москве.

Поначалу приглядывался, что да как. Был прост, грубоват, справедлив, отчаян: этакий Робин Гуд из местечка Богу слав Киевской губернии. Потом приоткрылся:

«По своим личным качествам он карьерист, беспринципен, угодлив, всегда разыгрывал из себя “рубаху-парня”, подыгрываясь под “демократа”, в то время когда из кожи лез в люди» [2].

Чекист Зиновий Кацнельсон. Фотография 1920-х годов

Ну а люди, как представлял себе пообтершийся в столичных кругах Яшка-демократ, должны и жить по-людски, не в какой-нибудь задрипанной коммуналке. Облюбовал на Мясницкой чудесную квартирку, выселил оттуда очкастых студентов, побелку-поклейку за казенный счет произвел и княжескую мебель выписал из Ленинградского дворцового фонда. Никого не убоялся, потому как знал: кацнельсоновский заместитель Миронов в обиду не даст.

Лев Григорьевич еще тем прохвостом был. Про себя рассказывал:

«В партию я вступил в 1918 году по карьеристским и шкурническим побуждениям, так как другого пути выбиться в люди в первые годы революции я не видел. Октябрьскую революцию я встретил враждебно, ибо к этому времени уже был достаточно политически сформировавшимся человеком, состоя до этого в партии “Бунд”. Развернувшиеся политические события показали мне, что только примазавшись к коммунистической партии я смогу завоевать прочные жизненные позиции, связанные с личным благополучием и карьерой» [3].

Чекист Лев Миронов (Каган). Фотография 1920-х годов

В общем, один и другой – два сапога пара.

Выяснилось, что племянник Ржавского подписался под троцкистской «Платформой тринадцати». Исключенный из партии, приехал в Москву хлопотать о восстановлении и заночевал у дяди. Наутро дядя чин по чину доложил Миронову о родственнике, который «имеет несчастье говорить то, что он думает». Лев Григорьевич присоветовал найти убогому другое жилье и держать язык за зубами: узнают окружь – выпрут с работы за милую душу. Чего так пекся о подчиненном начальник, всячески оберегал от разборок? Ну не за одну же собачью преданность пристроил его в заместители к страшному матерщиннику и психопату Арону Молочникову, руководившему экономическим отделом Ленинградского УНКВД?

Разгадка, думаю, проста. В ту пору многие сталинские опричники имели за кордоном скрытный уголок – на случай непредвиденного поворота судьбы. Яков Петерс, выпихивая из страны британского разведчика Локкарта, незаметно подсовывал ему записочку для своей жены-англичанки. Мастер заплечных дел Шапиро-Дайховский в часы досуга тосковал по отцу, вдыхавшему воздух туманного Альбиона. Пронырливый Изя Чоклин тайком встречался с американкой, привозившей весточки от тамошней родни. И светили иезуиту Мигберту родные огоньки с того берега Атлантического океана.

Старший брат Ржавского был завзятым бундовцем: еще в 1906 году бежал из сибирской ссылки, колумбствовал в Новом Свете, а когда крейсер «Аврора» холостой выстрел произвел, примчал назад жизнь свою заново обустраивать. То ли большевики его плохо встретили, то ли перекрасившиеся бундовцы, но вскоре вышла у него несогласка с Советской властью и, несолоно хлебавши, убрался он восвояси.

Видать, Лев Григорьевич не забывал давнишнего соратника по Всеобщему еврейскому рабочему союзу, раз попечительствовал над младшим Ржавским. А тот и рад стараться. Порою летели через моря-океаны от молодой супружницы нашего героя письма по нью-йоркскому адресу: N.J.S. 530 W.st. 163. А ведь знала чекистка, что ей строго-настрого запрещено переписываться с зарубежьем в силу секретности службы. Но для тогдашних власть имущих закон не был писан. Зато каждый патриот России, мало-мальски известный на Западе, злобное подозрение вызывал…

Молодой рудознатец Георгиев занялся изобретательством после поражения русской армии под Порт-Артуром: сделалось ему обидно за державу. Однако придуманную им механическую дистанционную трубку для снарядов, а проще говоря, запал новой конструкции царские сановники встретили с прохладцей: он запантетовал изобретение в Лондоне. Мировая печать заговорила о нем как о восходящей звезде артиллерийского дела. Американский полковник Гибсон зазывал талантливого инженера:

– Мистер Георгиев, в США условия превосходны, лаборатории отличными приборами оборудованы – ваша звезда там в полную силу засверкает.

Тут же французский и британский атташе вьются как мухи, тоже блага заграничные сулят. Но особливо назойливыми германцы оказались: спроворили где-то воздушный шар, прилетели в заснеженную Пермь – на трубку ту полюбоваться. Так и сяк вертят ее в руках, приговаривают:

– Наша крупповская модель, пожалуй, хуже будет.

Попросили цену назначить. Павел Константинович усмехнулся:

– Не продается!..