На палачах крови нет. Типы и нравы Ленинградского НКВД

Когда влюбленные сердца стучатся в блузы
И страстно хочется распять их на кресте,
Нет большей радости, нет лучших музык,
Чем хруст ломаемых и жизней, и костей.

Александр Эйдук, 1919 г.

Хоть и утонул Чапай в бурливой реке Урал, застигнутый казацкой пулей, хоть и изрубили на куски его штабных во Лбищенске, а слава про 25-ю стрелковую дивизию все ж была неувядаемой: вставали новые бойцы под легендарные знамена. Молодой комиссар хлебопекарен Туркестанского фронта Наум Голуб тоже запросился к чапаевцам: покидали они страшные уральские степи, шли с белополяками сражаться.

Весной 1920 года маршал Пилсудский возмечтал о границах древней Речи Посполитой: Антанта ему оружие подбросила, Петлюра в союзники записался. А большевикам подмоги ждать неоткуда – одна надежда на русских, каковых только вчера натравливали друг на друга. И возопили они:

«Стань на стражу, русский народ! Русский народ, прошли те времена, когда ты был чужим в своем собственном отечестве. Теперь ты хозяин в своем собственном доме, и всякий ущерб государственному интересу больно задевает тебя самого… Народ, спасай свое отечество, которому угрожает коварный и беспощадный враг! Сотри его с лица земли! И тогда ты вернешься к мирному труду!»

Это когда для нас Россия чужой была? На Куликовом поле, под Полтавой, при Бородине? Неправда. Однако так уж повелось в последнее время у нашего ненашего правительства: как враг у ворот, так стань на стражу, народ, а как мир да благодать, так пинков не сосчитать: мы-де и темны, и ленивы, и вкалывать задаром на чужого дядю не хотим. Ладно, все впереди.

Красная конница сокрушила войска Пилсудского: не выручили ни инструктора французские, ни пулеметы английские, ни обучение на немецкий манер. Из Житомира польский гарнизон едва-едва ноги унес. Под Киевом развернулся бой: Науму Голубу пришлось нюхнуть пороху, хоть и числился начальником экспедиции при политотделе Чапаевской дивизии – тыловиком то бишь. А захватили эшелоны вражеские – там и кони холеные, и обмундирование добротное, и оружие иностранное, маслом смазано. Драпал Пилсудский прытко.

Голуб после киевской баталии тяжко заболел. Отлежавшись в 838-м полевом запасном госпитале, подался новую власть в украинских селах устанавливать: драл на майданах глотку, из бедняков советы сколачивал. И чудилось: большевик он несгибаемый, железный – куда партия пошлет, туда и пойдет.

Его потом куда только не посылали. Демобилизовался из Красной армии – тут же Саратовский губком ВКП(б) направил в тракторный отряд комиссарить, затем – страховыми кассами заведовать, затем – на текстильно-ткацкую фабрику директорствовать. С любым поручением справлялся, нигде загвоздки не было.

А в 1930 году поехал на раскулачку в тот самый Пугачёвский район, откуда двинулась когда-то на колчаковцев буйная ватага, предводительствуемая Чапаем. И шмонал бывший чапаевец по избам, и объявлял принародно мужиков-трудолюбцев «внутренними врагами», и сажал ревущих баб с детишками на подводы – отправлял на край земли, на верную смерть от стыни и бескормицы.

Неужто ни разу не екнуло сердце? Неужто не вспомнились родная халупа на окраине Вилейки, жалкие отцовы копейки, ночевки на казенной скамейке? Сам ведь писал в автобиографии про нищую юность свою:

«Скитался я долгое время, ночуя на скамьях в садах и скверах г. Вильно. Единственным питанием были фунт черного хлеба и соленый огурец» [1].

А может, смотрел вослед печальному крестьянскому поезду и злорадствовал: вот я страдал при царизме три месяца – теперь и вы пострадайте. По крайней мере, эту раскулачку считал своей особой заслугой, хвастался:

«Под моим руководством было раскулачено и выслано в далекие края несколько сот кулацких семейств» [2].

Характерно: что ни делал Голуб в своей жизни, делал с какой-то одержимостью и уверенностью непоколебимой – всегда он прав, все ему позволяется, потому что нынче его власть пришла, его время настало, перед ним столбовая дорога раскинулась.

В Саратовский университет поступил – учился напористо: денно и нощно долбил «Технологию дерева» и «Ленинизм в связи с историей ВКП(б)». Готовился стать лесным инженером. Что ж, «топорная» наука ему после учебы пригодилась: вместо ленинградского завода «Пионер» распределили Наума Абрамовича Голуба в органы госбезопасности, а там тогда таким принципом руководствовались: «лес рубят – щепки летят». Не растекаясь мыслию по древу, засучил Голуб рукава и заработал с огоньком: