На мохнатой спине

Вот о чём я не хочу вспоминать, о чём категорически не собираюсь рассказывать, так это о переговорах. Формально – потому что и ни к чему, об этом уже столько понаписано, что чёрт ногу сломит, читать не перечитать. А по сути – потому, что даже теперь мне об этом вспоминать просто тошно. Просто тошно. Сколько можно было биться головой в стену? То есть сколько надо, столько и можно, и мы бились бы и дальше хоть месяц, хоть год, но не то что года, а и месяца у нас впереди не было, потому что просвещённые европейцы с промеренными черепами уже прогревали моторы.

Риббентроп со свитой ещё утром приземлились в Москве и ждали, раздражаясь от часа к часу всё пуще, но смиренно терпя, а мы по-прежнему глубокомысленно витийствовали с Драксом и Думенком. Это было как издевательство. Хотя почему, собственно, «как»? Когда английский адмирал на пятый, что ли, день таких долгожданных, так мучительно доставшихся переговоров вдруг сообщил, что у него нет полномочий на заключение вообще каких-либо договорённостей, но если мы все теперь переедем обратно в Лондон, то он их вскоре легко получит, оставалось только смеяться.

И нынче, после перерыва, демократы вновь так и не смогли похвастаться ни документальными подтверждениями своих прерогатив, ни хотя бы черновыми планами реального военного взаимодействия, ни тем, что уж на худой-то конец уговорили гордых шляхтичей позволить нашей славной троице их спасти.

Оставались даже не недели – считанные дни до первых бомб, до первых оторванных детских рук и ног, до первых женщин, раздавленных стенами своих же любовно обставленных гнёздышек, до Гляйвица, до Вестерплятте, а эти… И главное, были уверены, что все козыри у них на руках, и чем дольше мы будем просиживать штаны, тем для мира лучше. Хотелось отбросить политесы за их уже явной ненадобностью и попросту спросить, глядя в глаза: вы хоть понимаете, что творите? Но даже это, я прекрасно понимал, их бы не пробило. Только пожмут плечами своих блестящих, вычурных мундиров, смотревшихся рядом с простецкой формой Клима, как ёлочные игрушки рядом с рабочим мастерком, да брови поднимут: йес, уи, мы ищем взаимоприемлемые развязки весьма сложных и щекотливых международных… И потом – ещё полчаса говорильни. А рожи самодовольные, упоённые своей неуязвимостью и заведомым, априорным превосходством: я конечно, всех умней, всех умней, всех умней. Дом я строю из камней…

В середине дня Коба собрал нас на короткое совещание. Пора было что-то решать.

– Клим?

– Глухо, Коба, – с необычной для себя резкостью ответил Клим. Его буквально трясло от бешенства. – Глухо. Это кастраты. Они не то что воевать – они на Гитлера голос повысить и то не посмеют. Языками почесать приплыли.

– Вячеслав Михайлович?

Слава некоторое время только сопел. Видимо, подбирал формулировки помягче. Потом заговорил.

– Англичане и французы, в сущности, заталкивают нас в союзники к Гитлеру, – сказал он. – И я не исключаю, что не без дальнего прицела. Когда перед ними окажется союз двух враждебных им государств, они с чистой совестью начнут с нас. Например, с бомбардировок Баку и Грозного, чтобы лишить нас нефти с перспективой оккупировать Кавказ. И скажут: это мы с Гитлером так боремся, чтоб его танки встали и самолёты попадали.

– О военном союзе с Германским рейхом речи не идёт, – сдержанно напомнил Коба. – Только ненападение и наш нейтралитет. Всё.

– С них станется любой наш договор задним числом назвать военным и потом действовать соответственно.

– Ну, это всё эмоции. Домыслы. – Коба помолчал. Он даже не курил сегодня, и это как нельзя лучше показывало, что и он, в общении с демократами непосредственно не участвовавший, тоже кипит. – Как ты оцениваешь перспективы продолжения переговоров?

– Никак. У них установка на пустое затягивание, это уже очевидно. Как ни трудно в это поверить, какой бы дикой с нашей точки зрения такая установка ни казалась – она есть. Уже ручаюсь. А поляки… – Он умолк.

Похоже, просто не находил слов. Посопел, потом развёл руками.

– Анастас?

Тот тоже ответил не сразу, то ли собираясь с мыслями, то ли пытаясь сформулировать их как можно более обтекаемо.

– В смысле развития нашей промышленности, повышения обороноспособности, ускорения технологической модернизации… – начал он, как по писаному, но потом запнулся. Укусил себя за верхнюю губу. И наконец решился: – Немецкие предложения представляются достаточно приемлемыми.

Коба посмотрел на меня.

Я молчал.

И он молчал. А раз он молчал, то и все молчали.

Он смотрел, не мигая.

Я досчитал до десяти.

– Есть лишь один способ сделать возникновение нашего военного союза с Францией и Англией против Германии неизбежным, – сказал я. – Автоматическим.

И замолк. Мне казалось, я уже сказал достаточно. Любой сообразит, о чём речь, а мне не хотелось говорить дальше. Язык присыхал к нёбу. Или к глотке. Кто его разберёт, куда он присыхает.

– Какой же? – с подчёркнутой заинтересованностью спросил Коба, словно бы совсем не догадываясь, о чём я.

Придуривался, конечно. Я был уверен: уж он-то понял меня с полуслова.