На линии доктор Кулябкин

Открыл дверь, помахал мне рукой. И тогда я сказал:

— А ты знаешь, кто отец этого Вовки?

Венька буквально ввалился в номер, в глазах его сверкало горячее любопытство.

— Я.

И не стал глядеть на него. Поднялся, взял электробритву, положил в чемодан. Потом собрал все, что оставалось в ванной: зубную щетку, мыло, грязные рубашки. Вениамин продолжал молча топтаться.

— Пока, — сказал я. — Кланяйся Варваре.

Он отступил и тихо прикрыл дверь. Шагов его я не слышал. Очевидно, он все еще стоял в коридоре. Я подумал, что он сейчас вернется, и отошел к окну.

— Виктор, — открыв дверь, сказал Вениамин хриплым испуганным голосом, — а Прохоренки об этом знают?

— Знают.

— Надо же, — сказал Шишкин. — И что ты теперь хочешь предпринять?

«Вот оно! Неужели, — подумал я, — на этом кончается их принципиальность?»

— Меня подвели, — сокрушенно сказал Шишкин. — Сами знали, а мне ни слова. Выходит, я один виноват, что ее уволили, да?

Я опять промолчал.

— Ну, что зависит от меня, я исправлю, — сказал Шишкин. — На работу пойдет со следующей недели. Как ты смотришь, если она начнет в другой школе? Учительница она мировая…

Я пытался запомнить все, что охватывал глазом: вокзал, длинный и красный, как цепочка товарных вагонов. Дежурную с флажком; она стояла лицом к вокзалу и будто давала ему отправление.

«С чем же я уезжаю?» — в который раз спрашивал я себя.

Перешел железнодорожный путь и поднялся на вторую платформу: сюда, сказали, придет свердловский.

А может, прав Венька: истина делится на части? И тогда существует правда Прохоренко и правда Струженцовой?

Да, думал я, можно скрыться от соседей, от самых близких друзей, но нельзя спрятаться от себя, как бы ты ни ловчил.

Я опять вспомнил лицо сына и фотокарточку с «Родной речью» над своим стареньким письменным столом.

А если уже тогда, девять лет назад, Маша чувствовала, что без меня ей будет легче воспитать честного человека? Мне стало страшно и холодно от такой мысли.

Загудел паровоз. Проводница моего вагона свернула флажок, сунула его за пазуху, стала закрывать двери.

Иди, сказал я себе. Еще не поздно. Еще успеешь…

Вагоны медленно поплыли мимо. Паровоз снова гудел; он чухал и отдувался, будто бы радовался тому, что один его пассажир так и остался на вокзале.

На площади стояли автобусы. Я подумал, что лучше пройтись пешком, и тут же побежал на посадку.

С задней площадки я перебрался на переднюю, стал рядом с водителем и на первой же остановке вышел.

Я невольно повторял адрес Маши. Сын, сын, думал я, а сам спрашивал себя, как объяснить ей свое молчание, мое исчезновение на девять лет?

…Дом, где жила Маша, был каменный, новый. Я подошел к парадной. Не остановился. Словно боясь передумать, бегом поднялся по лестнице.

Что я скажу ей?

Как оглушенный, я стал шарить по двери и не услышал звонка. А вот ее шаги были громкими, четкими, я невольно считал их.

Не помню, спросила ли она: «Кто?» — не помню.

Я видел перед собой Машу, второй раз за сегодняшний день; она стояла рядом, в домашнем халате, и мне показалось, что не было ни этих девяти лет, ни Риты, ни московских скитаний.

— Вот, — шепотом произнес я. — Пришел.

Она молча смотрела на меня.

— Я ничего не знал, Маша… Почему ты скрыла, что у нас сын?

Сомнение было в ее глазах. Я видел — в ней борются разные чувства.

В коридор выглянул мальчик. Я уже знал его. Только я не мог, не имел права сказать ему, кто я такой.

Маша вздохнула. И вдруг решительно отступила в сторону, дала мне возможность войти.

Я шагнул вперед, все еще не зная, на что могу рассчитывать.

— Познакомься, Володя, — сказала Маша, и ее голос в эту секунду показался мне чужим. — Это твой отец.

ЛЕСТНИЦА

На выпускных экзаменах я была уверена, что в институт не пойду, — не попасть. А как только сдала экзамены, решила сделать попытку. Юра уговорил.

Повезли мы аттестаты в медицинский, а по дороге — институт культуры. Обсудили по-быстрому. Для женщины этот вроде бы в самый раз, тем более особых убеждений насчет профессии у меня не было. У Юры другое дело: он с шестого класса мечтает стать доктором.

Экзамены сдавала — сама поражалась: пять и четыре. И вдруг на английском схватила трояк.

А все же человек так устроен, что оптимизм в нем побеждает. Решила ждать окончательных списков, авось произойдет чудо.

Мама напряглась, замкнулась, стала как струна.

Живу я большей частью одна, а мама у Георгия Борисовича, у Алика, как все его называют. Но тут она стала приходить домой каждый вечер. Делает что-нибудь и вздыхает, будто вся ее и моя жизнь поставлены на карту.

Из-за этой взвинченности разговаривать мы фактически не могли. Я ложилась на диван, открывала журнал или книгу, читала. Спросит — отвечу. И опять молчим.

Последняя повесть, которая мне попалась, была про акселератов. Так нас называют в научной литературе.

Главный герой, десятиклассник, большущий талант, приезжает с молодой женой-десятиклассницей в столицу автономной республики и становится там ведущим журналистом.

Старичков аборигенов, которым не так круто повезло с умственным развитием, он затыкает за пояс, учит жить, будто они виноваты, что родились до акселерации.