На линии доктор Кулябкин

В нашем классе ничего похожего не было. Хотя, если иметь в виду рост, в девятом «а» и сейчас акселерат есть — метр девяносто четыре, но он с пятиклассниками в пристенок играет. Лапища — во!

И все же взрослый человек — это взрослый человек. Без позы, без постоянного желания казаться замеченным.

Меня всегда к взрослым тянуло. Бывало, придут мамины подруги из экскурсбюро, «девочки», как они называют друг друга, и у каждой своя история. Сиди, помалкивай, слушай.

Кто-нибудь вдруг заметит меня, удивится:

— Потрясающая у тебя, Анна, дочь. Есть ли она, нет — не чувствуешь. У других дети в каждое слово встревают, а твоей вроде и дела нет.

А я пеленаю куклу, а у самой сердце стынет, лишь бы не выгнали.

Может, поэтому главная моя подруга Вера на шесть лет меня старше. Четкий она человек. Решение Вера принимает быстро и окончательно, и если уж ты идешь к ней за советом, то не жди утешения, она утешений не признает. Утешитель, повторяет она, может всю душу выесть своими утешениями, а помочь — не поможет. Только сильный и уверенный человек нужен в беде.

Когда я с институтом решала, то к ней не пошла. Ответ и так ясен. Сама Вера работать начала после школы. А институт? По ее мнению, туда слишком много людей поступить хочет, можно бы и поменьше.

Другое дело Юра, говорит она. Всегда только о медицине и мечтал. А ты? Лучше для тебя и для государства, если ты провалишь. Желаю тебе этого от всего сердца.

В дни экзаменов я старалась с ней не встречаться, да и она не заходила ко мне, понимала, что не нужна. Теперь в ее помощи появилась некоторая необходимость.

Особенно сегодня. Утром, объявили, должны будут повесить окончательные списки.

Маме об этом я, естественно, не сказала, зачем нервировать. И она с вечера собралась к Алику: его тоже нельзя оставлять без присмотра.

Ночью меня замучили сны. Кто-то будто бы стекло рассыпал, и я все скользила по нему, пока не шлепнулась и не сломала ногу. Сижу на полу, а нога в стороне, как у куклы. Не больно до удивления.

Полвосьмого встала, чаю не захотела выпить, пошла на набережную.

Свежо на улице. Туманно. Клочки белой сырости еще висят над Невой, над самой ее поверхностью.

Почти исчез, растаял на том берегу Смольный. Машины идут медленно, с включенными фарами, сворачивают на Охтинский мост.

Охта — наш район. Когда мама училась, это место было вроде села. От того времени сейчас только пожарная каланча осталась, стоит между новыми домами как памятник старины.

И школа моя новая. Мамину — женскую — давно сломали. А вот бывшая мужская стоит. И если идти от Невы, то у самого кладбища возвышается тяжелое старинное здание — бывшая богадельня купца Елисеева. На Невском есть большой гастроном, который и сейчас по старой памяти называют Елисеевским.

Я постояла рядом с пенсионером-рыболовом, подождала, когда у него начнет клевать, и вернулась к дому. Веру не упустить бы, вот главное.

Юру не вызовешь, у него послезавтра последний экзамен.

Села на парапет, гляжу на наш дом. Вера должна выскочить из правого подъезда.

И действительно. Распахнулась дверь с треском, и на крыльцо выскочила Вера. Сбежала по ступенькам. Метнулась через дорогу.

Я крикнула ей. Обернулась, Махнула рукой — мол, некогда, догоняй. Откусила яблоко, потом — еще раз, бросила огрызок в сторону, зашагала по набережной. Высокая, длинноногая, с прямыми мужскими плечами, гибкая, как баскетболистка.

Лет пять назад, хотя я и была маленькой, но помню, как Веру табуны мальчишек поджидали. Кто умеет — закурит перед ней, показывает, что уже взрослый, кто транзистор включит. Она выйдет — волосы развеваются, ноздри раздуты, — огреет их словом, а они хоть бы что, только гогочут. Картинка!

А вот теперь будто поредели поклонники, как-то потише все стало.

Наконец я ее догнала.

— Сдаешь? — спрашивает. — Или провалила?

— Результаты сегодня, но, вероятно, не попаду.

Скосила на меня взгляд, усмехнулась.

— Помидор хочешь?

— Давай.

Сунула руку в сумочку, пошарила там, достала один, подумала и кинула обратно.

— Другой поищу, поменьше. Мне нужно обедать.

Из-за угла вывернул автобус. Вера вытерла платком руки, растолкала толпу, приготовилась к штурму.

— К нам пойдешь?

— Кем?

Усмехнулась:

— Директором.

— Нет, правда?

— А подсобницей не устраивает?

В моем голосе была тоска:

— Возьмут?

— Попрошу — возьмут.

Автобус остановился. Дверь прижимали изнутри спинами, и она долго раскачивалась, будто бы автобус тяжело дышал жабрами. Наконец распахнулась с треском.

Вера оттеснила мужчину. Ее рука нащупала точку опоры. Рывок! И она боком протиснулась в автобус.

— Зарплата шестьдесят пять ре плюс семнадцать пятьдесят прогрессивка!

Двери не закрывались, автобус не отходил. До меня доносился умоляющий голос водителя.

Я отступила. Вера уже сидела у окна, улыбалась.

Мелькнула в воздухе ее проездная карточка, этакий небрежный жест вроде привета.

Автобус наконец сдвинулся с места.

Я невольно зажмурилась и отвернулась от списка. Неужели попала?

Савельева Екатерина. А я — Савельева Любовь. Значит, все законно, чуда не произошло.