На линии доктор Кулябкин

— Тогда чего же ты ее бросил? — спросила она. — Вот была бы отличная пара! Благородный идальго, правда не совсем классик, а чуть похуже. И его Дульсинея, мученица Мария по совместительству.

Это меня разозлило.

— Видишь ли, — нарочно тихо и спокойно сказал я. — Одно мне необходимо: я обязан знать все, о чем пишу. Давай прекратим перепалку. Придет Леонид, и мы во всем разберемся сами.

— Без меня, — сказала она с усмешкой. — Нет уж. Я тоже кое-что знаю, чего же прятаться в кусты.

Она смерила меня презрительным взглядом.

— Ты-то мне понятен. Хочешь быть честным. Да?

— Выпей ты валерьянки! Успокойся!

— Оставь! Если хочешь знать, когда ты уехал в деревню и Леонид сказал, что тебя ищут, я сразу же заявила: осторожно, Леня! У Витьки рыло в пуху. А это значит, что сегодня он за тебя, завтра — против. Достоинства определенного рода женщин. Тебе никто не говорил, что у тебя женский характер?

— Слушай, — сказал я, еле сдерживаясь, — говори, да не заговаривайся!

Вот так та́к! Началось с шутки, а кончилось рубкой.

Я, кажется, недооценил Люську. Я думал, она никакая, но это была личность! И укусить могла как нужно.

Я пошел к вешалке, но она загородила мне дорогу.

— Он уходит, — сказала она скорее удивленно, чем с возмущением. — Ай-яй-яй, Витя! Нельзя так, некрасиво. Давай перейдем к главному вопросу. Ты обиделся, оскорбился даже, что тебя погладили против шерсти. Тогда ответь мне, отчего ты оставил Машу?

— Разлюбил, — сказал я, страдая оттого, что мне приходится продолжать этот разговор.

— Понятно. А главное — просто. Разлюбил и ушел. Предположим. Но позже, через полгода, ты даже не поинтересовался, как прошли ее роды?

Я посмотрел на Люсю. Она продолжала улыбаться и даже что-то сказала, но я ничего не слышал.

А может, это неправда? И в ту же секунду я сказал себе: правда.

Значит, скрыла?

Значит, у меня ребенок?!

Сын или дочь?

И сколько ему — десятый? Да, десятый.

Мысли текли еле-еле.

А я-то считал, что чист перед нею, плохо она меня не должна помнить. Как можно о юности помнить плохо?

И еще я подумал, что в моей жизни были женщины, умные и глупые, одинокие и отчаявшиеся. К одним я бывал совершенно безразличен, легко встречался и легко расходился, другие нравились мне больше, но и они исчезали, я забывал их совершенно: лицо, голос, манеры. Иногда сам удивлялся, что в памяти ничего не оставалось. Потом была Рита. Встретились два человека, помыкались семь лет друг возле друга, остались совершенно чужими.

Но Машу я не забывал. Все, что касалось ее, жило во мне и будто бы ждало своей минуты. Вот она, серьезная и еще чужая, на одной из первых лекций, а я так стараюсь обратить на себя ее взгляд. Вот она, неестественно возбужденная, бледная, с расширенными зрачками, у того дерева на берегу Прокши.

Так вот как все было! А я ничего не видел. Теперь-то понятна цена тому безразличию, с которым она заявила, что меня не любит.

Люся стояла в дверях и с испугом ждала, что я сделаю дальше. Видимо, мое лицо ее поразило. Наши глаза встретились. И тогда я внезапно подумал, что не должен, не имею права покидать этот дом, пока не узнаю всего. Пусть расскажет… Я шагнул к ней, схватил за плечи.

— Говори!

Она отшатнулась. Но тут недобрая улыбка пробежала по ее губам.

— Знаю, что ты считаешь себя честным, в то время как бесчестный Леонид постоянно посылал в деревню посылки, учебники для ребят ее школы, уговаривал ее приехать в Вожевск. Он с невероятным трудом добился для нее квартиры, взял к себе на работу, а о твоем сыне заботился так, будто это был его собственный ребенок, вот что я знаю. Кто же из вас честнее и лучше?

— У меня сын? — я все еще не мог до конца в это поверить.

— Ты его не видел, когда был у Струженцовой? — сказала Люся. — Пойди, познакомься. Бедный мальчик! Он даже не подозревает, какой великий человек его отец.

— Да я не был у Маши! — крикнул я Люсе. — Я же говорю, что видел только Кликину и Константинова, и они сказали, что в понедельник была уволена Струженцова.

На этот раз Люся, кажется, в чем-то усомнилась.

— Пойдем поговорим, — сказал я тихо. — Хочу во всем разобраться.

Я повернулся и пошел в комнату. Сел. Люся напротив.

«Сын. Сын, — повторял я про себя. — Как же? И почему я не знал?»

Люся сидела не шелохнувшись.

Я, наверное, выглядел очень жалким и суетливым, несколько раз передвинул пепельницу.

— Расскажи, — просил я. — Ну говори же…

Она молчала, думала о чем-то своем.

— Ты не против Леонида?

— Конечно. Как я могу быть против?

— Но он же просил тебя не встречаться с Кликиной. Зачем ты пошел?

— Я журналист. Это было бы только на руку противникам Леонида. Вот, мол, даже не поговорил с нами…

— Витька, — она вцепилась в мою руку. — Прости, Витька, — в ее глазах появился ужас. — А я, я так подло… Я была уверена, что ты против! Что я наделала, Витька! Если бы ты знал, как я люблю Леонида… Ты поймешь меня. Ты хороший. Я не должна была тебе говорить. Я же одна знала, от кого у Маши сын. Но я подумала: теперь она и сама скажет. Прости!

А я не слушал ее. Вернее, слушал, но как-то издалека.