На линии доктор Кулябкин

Обмануть его было невозможно.

— Она у стенки…

— Но Владимир Федорович просил… Он еще не кончил…

— Не могла бы ты, — повторил Федор Николаевич резко, — принести мне новую Володину работу. Мне нужно.

Я подчинилась.

Взяла портрет — Лариса кольнула меня горьким глазом и тут же засмеялась задорно и радостно.

Старик лежал на спине, смотрел в потолок и не повернул головы до тех пор, пока я не прислонила портрет к спинке стула.

Не знаю, о чем он думал, но вдруг я заметила, как слеза выкатилась из его глаза и утонула в бороде.

— Можешь отнести, — глухо сказал он. Сложил на груди руки и застыл. — Кажется, я ему больше не нужен.

Владимир Федорович стоял в дверях со связкой картин и улыбался. Передо мной был победитель, мальчишка, этакий разухабистый счастливчик, которому повезло так, как никому в жизни.

Он вроде бы заметил что-то в комнате, прошелся по коридору, заглянул в кухню, всплеснул руками:

— Как у нас чисто!

Вернулся, поставил картины, сказал, блуждая рассеянным взглядом:

— Спасибо, спасибо!

Подумал о чем-то своем и спохватился:

— Как папа?

— Уснул.

Развязал узел, скрутил веревку и, что-то мурлыча под нос, стал вешать работы. Я не выдержала:

— Ну что же вы молчите? Рассказывайте. Понравились комиссии ваши картины?

Он иронически поглядел на меня:

— Нет, конечно.

Я растерялась.

— Что же они сказали?

— Спросили, — уточнил он, — где я учился.

— А вы?

— Ответил: нигде не учился. Как Ван Гох. Так и произнес нарочно: Ван Гох.

Он искренне и долго смеялся. Потом поднял портрет Ларисы, нашел для него место, повесил. Отступил и с удивлением стал разглядывать его, точно увидел впервые.

— Нет, плохо! Очень плохо! Теперь я напишу иначе. Вчера, оказывается, я ничего не понял.

Он улыбнулся, приложил палец к губам, точно попросил меня сохранять его тайну.

— Она была там… В коридоре художественного совета… Какие-то свои дела привели, — махнул рукой, будто бы понял всю неправдоподобность таких объяснений. — Впрочем, это неважно. Возвращались мы вместе. — Поглядел на меня снова и прибавил: — Мне кажется, она удивительный человек.

…Солнце утекало за горизонт, когда я встретила Юру. В доме зажгли свет. Вспыхивали желтым то одни, то другие окна.

Валентина Григорьевна задергивала шторы в кабинете, а на балконе стоял Леонид Сергеевич, курил.

Юра уже не помнил обиды, схватил меня за руку и потянул за собой.

Мы перебежали дорогу. Пересекли пустырь. Может быть, Леонид Сергеевич нас видел.

Пожарная каланча оказалась правее. Мы прошли мимо коттеджей, потом дворами — к кладбищу.

Без Юры я никогда бы не решилась зайти сюда так поздно, А вот с ним — не страшно.

Промчались по тропинкам, дальше и дальше, пока с дороги не перестали доноситься звуки проходящих трамваев.

Ранней осенью и поздней весной мы любили приходить сюда классом, иногда даже смывались с уроков. Все здесь было знакомо.

Нашли скамейку на холме, около старой березы.

В ее высоких ветвях запутался месяц, зацепился рогами.

Эту речушку мы называли Желтуха, никто и не знал другого ее названья.

Сели.

Юра положил голову мне на колени, глядел в небо. Я погладила его волосы, провела ладонью по лбу, по губам, он поцеловал мою руку.

А я внезапно вспомнила его в пятом классе. Серьезный, высокий мальчик. Его прикрепили ко мне, и он оставался после уроков, объяснял задачи.

— Ну что тебе непонятно? — покрикивал он, теряя терпение.

Дома я плакала. Вскакивала ночью и в какой раз бралась за задачник.

Мама ругалась, тушила свет — я не давала ей спать.

Тогда я пряталась в ванной, повторяя про себя условие: «Велосипедист, — пыталась понять я, — едет из пункта А в пункт Б».

Мне начинало казаться, что велосипедист — Юрка. Чтобы его догнать, я прибавляю скорость.

Юрка жмет что есть силы. Иногда оборачивается, машет рукою. Это получается вроде подначки.

— Юр-ка-аа!

Меня будит мама.

— Почему ты спишь в ванной? Захотела получить воспаление легких?

Утром я действительно заболеваю.

Теперь Юрка приходит ко мне домой, садится, строгий, на табуретку, раскрывает тетрадь.

На мне лучшее платье в горошек, я нарядилась перед самым его приходом. Хочется, чтобы он заметил. А он бубнит свое, требует, чтобы я решала.

А вода переливается из бассейна в бассейн. По дороге едут велосипедисты.

Юрка повторяет одно и то же. Он решил добиться успеха.

Я глажу его волосы и вспоминаю, как однажды я все же решила задачи. Он был так рад! Встал довольный, подал мне руку, сказал: «Больше я тебе не нужен». — «Нужен, нужен!» Нет, он этого тогда не услышал.

С работы пришла мама и не могла понять, отчего я плачу.

Во сне опять мчались велосипедисты, труба была одного размера, в другой трубе сечение оказалось в два раза меньше, а электричка быстро догоняла пешехода, который вышел из дома на три часа раньше…

Домой мы возвращаемся во втором часу ночи. Переходим дорогу, останавливаемся на перекрестке. Юрка целует меня. Я совершенно беспомощна перед ним.

Бежим тем же путем: между домами, по пустырю, пожарная каланча левее.

Около дома стоят двое. Я их узнаю — это Леонид Сергеевич и Валентина Григорьевна. Они всегда беспокоятся за сына. Он для них по-прежнему ребенок.