На линии доктор Кулябкин

— По возрасту, — сказал он. — И даже по образованию, Юра. — Помолчал и закончил: — С большой тебя удачей.

— Виват! — крикнула Вера и засмеялась.

— А что, — сказал Юра, и опять его глаза засветились недобрым, хотя вроде бы и наивным светом, — если бы я не попал, разве меня не взяли бы в милицию? На работу, конечно. Мне очень в детстве регулировщиком стать хотелось. Одного на Литейном видел: артист! Ты-то небось пошел по призванию?

— Не совсем, — словно бы не понял Юркиной иронии Игорь. — Я в театральный институт поступал и провалился. На режиссерский. Массовые сцены мне и теперь нравятся. Вон Люба видела меня на мосту.

Он обвел всех глазами, остановился снова на Юре и выпил.

Я вдруг вспомнила про дядю Митю.

— Интересно, я сегодня уже второй раз про артистов слышу. У нас на работе есть мастер, дядя Митя, так он мне говорил: каждый должен играть свою роль как можно лучше…

— Философ-сапожник, это уже было, — сказал Юрка.

— Все уже было. И ничего не было, — возразил Игорь.

— О, милиционер-философ! Вот этого действительно не было. День открытий!

Юрка нарывался на скандал. Вера затихла, глядела на Юрку хмуро и недоброжелательно. Да и я уже несколько раз подталкивала его ногой.

— Философия — это наука жизни, — как бы шутя сказал Игорь. — Стараюсь заниматься ею помимо программы. — Он положил Вере ветчину, потом взял салат и тоже предложил ей. — А старик, который про роль сказал, наверное, любопытен.

— Гибрид ежа и щетки, — съязвил Юра.

Игорь рассмеялся.

Застучали вилки, все вроде бы сосредоточились на еде.

Это, наверное, называется ревностью, но причин для нее не было. Вместо веселого вечера получалось черт знает что. Вера поглядела на Юру так, что он отвернулся.

— Давайте-ка потанцуем! — крикнула она, стараясь поднять общее настроение. — Юра, тебе, как виновнику торжества, сегодня я готова простить любое. Молодой, нервный, утомленный образованием…

— Поучусь — поумнею, — снова попытался огрызнуться Юрка.

— Какой же ты однако!.. — Вера пожала плечами. — Ну что же ты злишься?

Уже гремела музыка. Вера подошла к Игорю. Она улыбалась. Она старалась не замечать Юркиного раздражения и моей растерянности. Она спасала вечер своей выдержкой.

— Невероятное заблуждение, — шутила она, танцуя с Игорем. — Как можно думать, что институт делает человека умнее? Образование только выявляет глупость… — Она рассмеялась после каких-то слов своего партнера. — Ну конечно! — подтвердила она. — Потому я и решила больше не учиться…

Настроение подпорчено. Мы выходим на улицу около одиннадцати. Горят фонари. Из открытого окна ревет музыка. Какой-то общественник-доброволец веселит набережную.

Два амбала, Гриша и Дима, неспособные сопротивляться джазовым ритмам, трясут шарообразными головами, шаркают подошвами по асфальту.

Игорь прощается. Вера идет его провожать, а мы остаемся. Глядим в тихую воду, и я сразу же забываю, что случилось за этот вечер.

Оборачиваюсь. Свет горит во всем доме. Только у меня темно.

Мы глядим друг на друга.

Юра обнимает меня, словно что-то поняв, и целует в губы.

Потом мы бежим через дорогу. Минуем магазин — десяток подслеповатых окон. Телефонную будку — двери в ней распахнуты настежь, трубка висит, рычаг согнут. Песочницу. Деревянного змея. Качели…

Я делаю сейчас то, чего не должна делать?

Меня охватывает страх, но я бегу скорее. В парадную. Мимо лифта. Пешком — вверх.

Я боюсь остановиться. Юркино дыхание рядом. Совсем близко.

Потом он обгоняет меня. Перекрывает дорогу. Пытается задержать. Я вырываюсь.

— Отстань! Прошу, Юрка!

Смех мешает бежать. Задыхаюсь от смеха.

У Федоровых дверь приоткрыта, — вижу полоску никелевой цепочки. Рядом двери, обитые гранитолем, кожей, двери с оптическими глазками, двери, двери…

— Ах, ты так! — кричит Юрка. Его руки обнимают меня. Я отталкиваю. Хохочу. Отбиваюсь.

— Постой, постой! — задыхаюсь от его поцелуев. — Подожди, Юра!..

Вбегаю в квартиру. Шарю по стене. Торопливо ищу выключатель. Он же был здесь, на этом месте. Правее от косяка.

Юрка поворачивает меня.

Голова идет кругом. Чувствую себя беспомощной и слабой. Сама не могу понять: чего я плачу?

Он что-то бормочет. Я чувствую только его руки.

Ветерок треплет занавеску. Она струится, как лента. Уличный свет рвет ее на лоскуты. И я отчего-то успеваю подумать, что может быть это и есть  с ч а с т ь е?

И вдруг звонок в дверь.

Юра отстраняется, отступает.

Торопливо застегиваю кофту. Ах, как дрожат руки! Пуговица скользит, не удержишь в пальцах, не слушается совсем. Кому нужно идти к нам ночью?!

Вспыхивает свет. Мы виновато глядим друг на друга.

Юра шагает к двери. Распахивает. Мы выходим на лестницу: никого.

Я неожиданно улавливаю щелчок французского замка этажом ниже. Федоров?

— Не могло же нам показаться? — бормочет Юра.

Он опять обнимает меня. Но я отстраняюсь.

Мы становимся будто бы дальше друг от друга.

— Иди, — говорю ему. — Уже два часа ночи. Тебя, наверное, ждут дома.

На следующий день мама явилась домой с чемоданом. За несколько дней, пока я ее не видела, она осунулась, постарела — ей стало все сорок, не меньше.