На линии доктор Кулябкин

По опыту я знала: вопросов лучше не задавать. И так ясно, поссорилась с Аликом.

По комнате мама ходила быстрее, чем обычно, резко отодвигала стулья, будто они специально были поставлены в неудобных местах, несколько раз с треском захлопывался холодильник. Нужна была зацепка для скандала, но я не давала повода.

— Какой лед в морозильнике! — наконец подала она голос. — Неужели нельзя вовремя поставить на таяние?! Холодильник не два рубля стоит… — Она тут же хлопнула крышкой хлебницы, крикнула мне: — Кирпич, а не булка! И вообще нам не хватит на утро…

— Завтра воскресенье.

Я пожалела. Нужно было молчать, но теперь поздно.

— Да, конечно, — отозвалась она, — ты будешь спать, а я побегу за хлебом.

Она вынимала вещи из чемодана, нервно их встряхивала и шла к шкафу вешать. Ах, как худо ей было!

Шкаф она закрыла на ключ, подергала дверцу и пошла стелить постель.

— Еще девять…

— Спасибо за информацию. Почитаю в постели. Имею я право выспаться?

Накинула халат, пошла в ванную мыться.

Я подумала, что самое безопасное для меня — уйти из дома. Или ложиться спать. Хоть бы пришел кто… Я услышала удар лифта на этаже и тут же бросилась на звонок к двери.

— Открой, открой, — с прежним злорадством сказала мама, юркнув под одеяло, всем своим видом показывая, что приход моих друзей ее не касается. — К кому еще могут приходить ночью?!

Наверно, у меня было огорчение на лице, потому что первое, о чем спросила Лариса: не случилось ли чего?

Она прошла в комнату, удивленно поглядела на маму:

— Заболела?

— Нет, устала.

Лариса кинула авоську на стол, подошла к маминой кровати и начала стягивать с нее одеяло.

Мама изо всех сил держалась за края руками.

— Вставай, вставай! — говорила Лариса. — Не куксись! Что, у вас это первый раз в жизни? Слава богу — ругались неоднократно.

Она отбросила одеяло на край дивана.

— Я тут кое-чего захватила, — говорила она, выкладывая на стол хлеб, плавленый сырок и две пачки пельменей.

— Спасибо, — плаксиво благодарила мама. — Очень кстати. Прихожу домой, а есть нечего.

— Я была уверена, что все пригодится. Одинокие бабы — это не мужичок-холостяк.

Она уже была на кухне, гремела посудой.

— Да брось ты переживать, Анна! — кричала она, не обращая на меня внимания. — Он же дерьмо, ты знаешь. Сам прибежит, не сомневайся. Чего он без тебя стоит?!

Вошла грозная, с полотенцем, вытерла руки и стала убирать постель. Мама показала на меня глазами, попросила замолчать.

— Взрослая она, — сказала Лариса. — Рабочий класс. Разве от нее скроешь?

На столе уже стояли чашки, пахло крепким чаем. Ужин обещал быть отменным.

Я еще подумала, великое дело — легкий человек!

Тяжелый человек — обязательно ноша, даже если он трижды порядочный.

У одной маминой девочки есть порядочный, но тяжелый молодой человек. Придет в экскурсионное бюро и начинает произносить длинные речи. И все сразу становятся умными до чрезвычайности, узнать невозможно. Уйдет — и людям за себя стыдно. Не то говорили. Молчат. А потом как прорвет: жалеют девочку.

Другое дело — Лариса! С ней весело и спокойно. И главное, не требует она платы за свою легкость: какая есть — такая есть, и все тут.

Легкий, человек если и огорчен сам, то не требует, чтобы с ним вместе грустили.

Для тяжелого человека чем больше сочувствующих, тем больше удовольствия он получает от своего горя.

Даже не заметила, как наладилась у нас обстановка. Лариса сидит за столом — нога на ногу, сигарета в зубах, покуривает, пускает в потолок колечки.

— Мало ли с кем ты его увидела.

— Что ты говоришь! — волнуется мама. — Разве женщине нужна особая информация, чтобы понять все…

— И это ерунда! — разбивает маму Лариса.

— Но двадцать пять лет — не сорок!

Лариса откидывает волосы, и я чувствую, как сноп искр разлетается вокруг. Ее взгляд делается острым, чуть ли не злым, эдакий испепеляющий луч пронзает маму.

Лариса встает: шаг становится нервным, коротким, в глазах — возмущение.

— Молодость?!. — спрашивает она, словно что-то оскорбительное брошено мамой. Переворачивает стул, садится на него верхом, придавливает подбородком спинку. — Вот перед чем пасовать мы не имеем права. Нет! И если мужчина сдался перед молодостью — он подонок. И это его, а не тебя ждет кара. Сколько я уже видела такого!

— Это потом…

— А хочешь, — не слышит ее Лариса, — я поговорю с ним? Ты же знаешь меня, не испорчу…

Надежда возвращается к маме, она вроде бы опять молодеет.

Новый звонок даже радует ее. Вдруг за мной? Ей хочется поговорить с Ларисой без азбуки Морзе. Точки-тире надоели, всего ими не скажешь.

Да я и сама бы ушла. Только Юры нет дома. Его демонстрируют родственникам, он жаловался еще утром.

Открываю дверь и отступаю — Владимир Федорович! Вот уж не ожидала…

Входит. Смущен. Кланяется маме.

— Добрый вечер. — Поклон. — Я думал, вы одни, Люба. — Поклон. — Может, помешал? Извините.

— Нет, нет, заходите! Это мама, а это…

— А я вас хорошо знаю, — мама протягивает Владимиру Федоровичу руку.

Лариса у зеркала, спиной к нам, торопливо причесывается — небывалая с ней суетливость.

— Лариса, это наш сосед. Познакомься.

Мне кажется, он бледнеет.