На краю света

— Охотничий. Видишь, как разлетались, прямо на сковородку просятся. Завтра на Рубини хочу сходить, за кайрами.

— А есть? — спросил я.

— Есть. Я в теодолит специально смотрел. Так и снуют, так и вьются вокруг скалы. Набью патронов, возьму ружьишко и завтра непременно пойду.

Он опять искоса посмотрел на меня.

— Разве и мне сходить? — сказал я. — Ружья-то у нас есть?

— Ружей сколько хочешь, только стреляй. Пойдем вместе? Всё веселее будет.

— Ладно. Завтра как раз Ромаша дежурит. После завтрака пойдем?

— Ну, да. А патроны набьем сегодня и ружья приготовим.

Вечером мы взяли у Стучинского ключ от нашего оружейного склада, выбрали два ружья шестнадцатого калибра, захватили порох, дробь, закрутки, барклаи, пыжи, гильзы и уселись в комнате Лени Соболева набивать патроны.

— Покрупнее дробь кладите, — бубнил со своей постели Каплин, — у кайры перо должно быть густое, крепкое, ее бекасинником, например, не возьмешь.

— Бекасинником и простую утку не возьмешь, — ответил Леня. — А кайру и подавно. Знаем, что перо крепкое. Раз в таких холодах живет, значит, крепкое.

— И чего только они сюда летят? — задумчиво опять приговорил Каплин. — Что им плохо там на земле, что ли? Трава, цветы, мухи летают… А они сюда, в снега летят. Глупая птица. Все на юг, а они на север.

Он замолчал, задумался, покачал головой, потом опять заговорил медленно, как бы сам с собой:

— А может, это они по привычке? Может, чорт те знает когда и здесь были леса, речки, озера. А потом все льдом заплыло. А птицы, как привыкли сюда прилетать, так и летают сдуру до сих пор. Интересно, были здесь когда-нибудь леса?

— Были, — отрывисто сказал Леня, заколачивая в гильзу пыж, — были. Савранский нашел целый окаменелый пенек. Разве не видал? — Он быстро взглянул на Каплина. — С сучками, с корой. Ему, может, сто тысяч лет.

— Ну, вот я же говорил, — обрадовался Каплин. — Значит, по привычке и летают.

— Так ты что же — думаешь, кайра в лесу живет? — спросил Леня. — В лесу она через два дня сдохнет. Кайра — морская птица. Она в море живет. Вроде чайки.

— Чего жe они сюда прилетели? Им же здесь жрать нечего? Один ведь лед кругом?

Леня закрутил картонный готовый патрон, полюбовался на него, бережно поставил на стол.

— Они тут и не жрут ничего, — сказал он, принимаясь за новый патрон. — Они в открытое море летают жрать. Рачков ловят, рыбу. А тут у них гнезда. Тут они будут птенцов выводить.

— Ага, гнезда, — сказал Каплин с удовлетворением. — Вот оно что. Значит, что же, — он рассмеялся, — это у них Рубини выходит вроде родильного дома?

Засмеялись и мы с Леней.

— Вроде так.

— Далеко им кормиться-то летать, — с сожалением заметил Каплин и вздохнул. — Ну пусть летают, а я спать буду.

На другой день, сейчас же после завтрака, мы отправились па охоту.

Собаки целой толпой побежали за нами следом, весело помахивая хвостами. Не успели мы отойти от берега, как сзади послышался топот и громкие крики. Мы обернулись. Костя Иваненко, размахивая мелкокалиберной винтовкой, бежал к нам.

— И я с вами! — кричал он. — Постойте!

Он догнал нас и пошел рядом, отдуваясь и тяжело переводя дыхание.

— Чего же это ты собираешься с ней делать? — насмешливо спросил Леня Соболев, показывая на Костину винтовку. — Нормы на значок ГТО, что ли, сдавать?

Костя самодовольно тряхнул головой.

— Посмотрим, кто больше дичи принесет — вы или я. У меня стрельба будет снайперская: выцелил — чик! и готово. Сто патронов — сто птиц!

— В глаз будешь бить? — серьезно спросил Леня.

— Ну, в глаз, не в глаз, а, конечно, в общем, в голову. Тут птица должна быть не пуганая. К ней хоть на два шага подходи, она только смотрит — интересуется, что это за зверь такой идет.

Еще издали от Рубини донесся до нас разноголосый птичий гам: удивленными тонкими голосами кричат люрики, хрипло каркают поморники — фомки, или разбойники, как их называют на Севере, — заливаются хохотком чистики, вопят кайры.

У скалы вьются, то и дело слетают с утесов, прилетают, просто перескакивают с места на место тысячи птиц. Тысячи птиц рядами сидят на черных уступах Рубини, прихорашиваются, взмахивают крыльями, поворачивают из стороны в сторону головы, перекликаются, и вдруг ни с того ни с сего срываются с места и черной живой тучей, шумя крыльями, как ветер в сосновом лесу, летят куда-то на юг.

А навстречу им, с юга, уже несется другая стая. Она высоко взмывает перед самой скалой и планирующим полетом, свистя крыльями, оседает на скалу, и скала на один миг шевелится от тысяч усаживающихся птиц.

Мы подошли к самой скале. Птичий гам и крик был тут такой, что и нам пришлось почти кричать, чтобы услыхать друг друга.

— Идите дальше, а я здесь останусь! — прокричал Костя Иваненко. — Вы своими пушками только мешать мне будете!

Мы с Леней пошли дальше. Собаки, видя, что мы разделились, тоже разбежались на две партии: одни отправились следом за Костей, другие — за нами.

Птицы поделили между собой всю скалу. Кайры, поморники и чайки поселились на высоких утесах Рубини, обращенных к проливу Меллениуса, дальше шли владения чистиков, потом люриков и наконец угодья всякой мелочи вроде пуночек.