— Это кто же такие элементы-то? — крикнул Сморж, а Стремоухов вскочил с ящика и, размахивая руками, закричал: — Я не позволю пятнать свое имя! Я буду жаловаться!
В кают-компании поднялся страшный шум и крик. Шорохов изо всех сил стучал карандашом по пустому стакану, Вася Гуткин, тоже вскочив с места и перегнувшись через стол, что-то кричал Стремоухову и грозил волосатым большим кулаком. Кто-то выкрикивал: «Слова! Прошу слова!» Гриша Быстров, подбежав к Шорохову и тряся его за плечо, настойчиво повторял: «Голосуйте же предложение! Что же вы не голосуете!» А Стучинский, сжав виски руками, покачивался из стороны в сторону, приговаривая: «Что делается, боже мой, боже мой.»
Тогда Наумыч стукнул по столу своей папиросной коробкой и зычно гаркнул:
— А ну, хлопцы, тихо! Председатель ставит на голосование дополнение фракции к повестке собрания. Ставите ведь, верно? — обернулся он к Шорохову.
— Товарищи, — растерянно сказал Шорохов. — Что же это такое? Это все Борька Виллих подстроил. В отместку!
— А вот ставьте на голосование, — сказал Леня Соболев, — тогда сразу будет видно, кто это подстроил. Ставьте, ставьте, что вы задумались? Сами же торопили!
— Ну, хорошо, ставлю на голосование, — покорно сказал Шорохов. — Кто за?
Семнадцать рук поднялись, как одна.
— Кто против?
— Я против! — запальчиво крикнул Сморж. — Из зависти утопить человека хотите!
— И я тоже против, — сказал Стремоухов.
— Против подавляющее меньшинство, — сказал Наумыч. — Предложение принято. Теперь надо избрать нового председателя собрания. Какие есть кандидаты?
— Линева! Борьку Линева! — закричали вокруг. — Садись, Борис! Председательствуй!
— А куда мне садиться? — проговорил Боря Линев. — Мне и здесь хорошо. Итак, значит, продолжаем собрание. Кто, товарищи, хочет слова? Ты, кажется, Гриша, хотел? Сначала будем, значит, о председателе профкома. Ты об этом?
— Да, да, — быстро проговорил Гриша, — об этом самом. Давно бы пора нам поговорить, товарищи, насчет Григория Афанасьича…
— Да и о компании его тоже не мешает поговорить, — крикнул Леня Соболев.
— И о компании, верно, — продолжал Гриша. — О всей троице. Я говорить не умею, уж извините, буду говорить так, как могу.
— Давай, давай! Ничего! Мы поймем!
Все стихло в кают-компании, только Стремоухов недовольно возился на своём скрипучем ящике.
Вдруг я вспомнил так ясно, точно это было только вчера, другую кают-компанию, лакированную, в зеркалах, с ярко начищенной медью, со столом, покрытым белой скатертью, с книжным шкафом красного дерева, с матовыми шарами лампионов.
У карты, на которой маленький синий кораблик из картона огибает мыс Канин Нос, стоят два человека в толстых кожаных штанах.
— Ну, нам-то делить будет нечего, — говорит один, долговязый, вихрастый. — Из-за чего нам ссориться? Будем жить, как при коммунизме: ни зависти ни злости! Денег у нас не будет!.. Ничего не купишь, не продашь, не украдешь!