На краю света

— А хорошо все-таки здесь, — тихо сказал он. — Посмотри! — И он показал на сверкающую шапку ледника, из-за которой медленно выплывали на синее чистое небо белые, пухлые, как сбитые сливки, облака. — Простору сколько, тишины!

— Гришка, — сказал я, — тебе хочется уезжать отсюда?

Гриша пожал плечами, задумчиво обкусал ноготь на мизинце и сказал:

— Что значит хочется? Конечно, грустно, а с другой стороны, конечно, хочется. Меня вот в Африку всю жизнь тянет, а если попаду когда-нибудь туда, наверное, поживу годик, и захочется еще куда-нибудь, — может, в Индию.

— В Африке, наверное, хуже, чем здесь, — сказал я.

— Наверное, — задумчиво согласился Гриша. — Пылища, мухи кусают, блох, поди, до чорта.

Мы спустились к старому дому. Двери были распахнуты настежь. По коридору, громко топая, бегали люди, и Боря Линев громко кричал кому-то:

— Салют будет троекратный! К австрийским винтовкам выдавай по пяти патронов — у них всегда заедает!

Из маленького склада вышел Желтобрюх, таща три банки из-под монпансье, а за ним, шаркая калошами, Наумыч. Наумыч, запирая склад, говорил:

— Как услышишь наш винтовочный салют, так и взрывай. Да смотри, пожалуйста, — чтобы как-нибудь камнем тебя не стукнуло. Собак обязательно разгони, чтобы, часом, какую не задело.

Наумыч увидел пробегающего по коридору Васю Гуткина и вдруг, отвернувшись от Желтобрюха, закричал:

— Гуткин! Почему не бритый?

— Я вот за кипятком и бегу, — ответил Вася и скрылся на кухне.

Я подошел к Наумычу.

— Выходит, мотать удочки надо? — спросил я. — Кончилось наше дело?

Наумыч быстро взглянул на меня, улыбнулся, развел руками.

— Дело без конца что кобыла без хвоста, — сказал он. Потом подумал с минуту и, снова улыбнувшись, сказал: — Что ж, в конце концов три человека это только тринадцать процентов мусора. Тринадцать процентов мусора, — это не так уж и много. Бывает и хуже. Верно?

— Верно, — сказал я.

Во всех комнатах поспешно одевались, начищались, прихорашивались.

То и дело кто-нибудь пробегал по коридору то с тазом мыльной воды, то с начищенными сапогами, то с бритвой.

Только в кают-компании, вытянув длинные ноги, скучая сидел борт-механик Твердынский и медленно пил квас.

— Нам торопиться некуда, — спокойно сказал он. — У нас еще целый год впереди.

Наконец снова зазвонил колокол. Хлопая дверями, переговариваясь, гремя винтовками, все повалили из дома.

Под колоколом стоял Наумыч в морской форме, выбритый, причесанный, чуть бледный.

А в проливе мимо Скот-Кельти полным ходом, растянув по всему небу длинную дорожку черного дыма, вспахивая спокойную зеленую воду, шел прямо к нам ледокол.

— Становись! — скомандовал Наумыч.

Ледокол подходил все ближе и ближе. Уже было видно, как у бортов теснятся люди, как кто-то размахивает руками на верхнем ледовом мостике.

Собаки с воем, с лаем, с рычанием бросились к самой воде.

— К торжественному салюту приготовьсь! — скомандовал Наумыч. — Тремя патронами заряжай!

Низкий страшный гудок вдруг завыл, заорал на всю бухту.

Скалы, обрывы, ледники подхватили крик парохода, все задрожало от стократного эхо.

Наумыч вынул из кобуры сверкнувший наган и поднял вверх руку.

— Группа! — крикнул он. — Пли!

Сентябрь 1934 г. — aвгуст 1936 г.