На край света

– Это так. Да Аверка повез отписку, где ты ложно писал воеводе, что эту моржову коргу не мы с Дежневым, а ты, Юшка, с Михалкой Стадухиным открыли! – вскричал Анисим Костромин.

– Это ли не ложь? – не унимался Василий Бугор.

– Все разнюхали, собаки! Кто ж меня продал? А коргу я открыл! Докажите, что нет!

– Что тебе, нахалищу, доказывать? Мы воеводе докажем! Я ведь тоже со Стадухиным тот раз в море ходил, – сказал Василий Бугор. – Я знаю, докуда мы доходили.

– Семь ден лишь ходу было. До носа Эрри только и дошли, – выступил на поддержку Бугра Иван Казанец.

– Лжец! Вор! – послышались возмущенные голоса.

Дежневцы обступили Селиверстова с поднятыми кулаками.

Ровно затравленный зверь, Селиверстов злобно глянул вправо и влево. Везде он видел гневные и враждебные лица. Его люди стояли в стороне, кто безучастно, кто ухмыляясь. Но не таков был Юрий Селиверстов, чтобы смириться.

– Молчать, горлодеры! – закричал он, подняв над головой бумагу. – Слушать наказную память воеводы! Воевода вас, изменников, к ответу требует!

Пока Селиверстов вертел в руках наказную память, отыскивая нужное место, крики и шум продолжались. Казаки отпускали красочные пожелания Селиверстову и воеводе.

– Вот! Здесь про вас, злыдней, сказано! «А ему бы, Михайле, взяв на поруки, выслать бы к нам в Якутский острог беглых служилых людей: Ваську Ермолаева Бугра!»

Оторвав глаза от бумаги, Селиверстов торжествующе указал пальцем названного. Бугор почесал затылок.

– Евсейку Павлова!

– Пошла Настя по напастям! – пробормотал Павлов. – Вчера мне Дежнев двадцать батогов всыпал, теперь воевода сто двадцать добавит.

– Пашку Кокоулина! – продолжал выкликать Селиверстов.

– Кому пироги да пышки, а нам, видно, желваки да шишки! – отозвался Кокоулин.

Селиверстов вычитывал имена беглых казаков. Большей их части не было на Анадыре. Об одних слышались возгласы: «Убит! Закопан! Утонул!» О других говорили: «Нет. Ушел со Стадухиным».

Список беглых закончился, а Селиверстов все продолжал читать:

– Есаула Федотку Емельянова Ветошку!

– Меня-то за что? – удивился Ветошка.

– А ты забыл, что ушел с Колымы с Моторой без дозволения приказного? – злорадно напомнил ему Селиверстов.

– Пытки не будет, а кнута не миновать, – безразличным голосом сказал Кокоулин.

– Никиту Семенова!

– А я в чем повинен?

– Семена Мотору!

– Убит.

– Торгового человека Аниську Костромина!

– Да, под кем лед трещит, а под нами ломится, – задумчиво проговорил Костромин.

– Откуда ж ты, досадный, на нас навернулся? – вдруг спросил Фомка, с возраставшим удивлением слушавший Селиверстова. – Вылез, ровно шишига из-под коряги!

– Всех вычитал, – сказал Селиверстов, опуская бумагу. – Придется тебе, приказный, выслать своих людишек к воеводе на выучку. Ась?

– Не бывать этому, – спокойно ответил Дежнев.

– Сам ответишь! – угрожающе сказал Селиверстов.

– Правда суда не боится. Эти люди при государевой костяной и соболиной казне службу несут. И я их от казны не отпущу.

– Не выдал приказный! – радостно выкрикнул Василий Бугор.

– Ну, как? Съел грибок? Не мухомор ли то был? – спрашивал Сидорка, строя рожи Селиверстову.

– Тупица! При чем гриб?

– Нехитро он сказал, да кстати, – развел руками Василий Бугор.

– А ту костяную казну, что мы вместе с вами насобирали, – сказал Дежнев, обращаясь к Бугру, Ветошке и Костромину, – будет время, вместе же в Якутский острог и отпровадим.

– Слыхал, рыбий глаз?! – прокричал Сидорка. – Вместе и отпровадим!

– Пес с вами! – угрюмо огрызнулся Селиверстов, поворачиваясь спиной.

– Да, – вздохнул Фомка, – сытый волк, видно, вправду смирнее завистливого человека.

16. В Анадырском зимовье

Молодой ходынский[138] аманат Чекчой, ловивший рыбу в Анадыре возле зимовья дежневцев, первым заметил коч «Коргу». Едва парус «Корги» показался на плесе, как рот Чекчоя растянулся в радостной улыбке.

– Эво! Хозяин Семен идет!

Чекчой выскочил из воды, где стоял по пояс, вынимая рыбу из корзины езы[139].

Натянув штаны из оленьей шкуры, Чекчой во весь дух пустился к зимовью. Перепрыгивая через ямы и кочки, он грудью раздвигал гибкие ветви тальника, преграждавшие путь.

В те годы зимовье дежневцев вовсе не походило на тот хорошо укрепленный острог, что вырос на его месте впоследствии. Тына и сторожевых башен не было. Вокруг небольших изб был лишь простой забор. Как выразился Курбат Иванов, сменивший через несколько лет Дежнева, прежний приказный жил «оплошливо».

Эта оплошливость объяснялась мирными и дружелюбными отношениями Дежнева с местными жителями – ходынцами и анаулами.