Мышь

Тимофей Борисович повернулся к Маше, блаженная улыбка сползла с его лица, и оно стало даже не грозным, а… отстранённым. Как будто перед ребятами был не живой человек, а ростовая кукла, костюм, который человек покинул. И вроде он выглядит человеком, но вот только глаза у него не человеческие…

Произошедшая со Становым трансформация была такой пугающей, что ребята сделали шаг назад, но Маша продолжала:

— Где люди? Не все же убежали? И неужели тут не было ни одного заражённого? Объясните нам, пожалуйста? И что, кстати, за этой дверью, и почему она заколочена?

Голос Станового звучал устало.

— Вас зовут Мария, я правильно запомнил?

— Да, Маша.

— Так вот Мария, знаете ли вы, как в современных музеях тушат пожары?

Маша отрицательно замотала головой.

— Представьте себе, что в Пушкинском случится пожар. Заливать пламя водой или пеной — значит, подвергнуть бесценные экспонаты опасности! К счастью, несколько лет назад в нашем музее была установлена новейшая американская система пожаротушения. Одно нажатие кнопки, и из специальных воздуховодов в залы начинает поступать особый газ, который вытесняет кислород. Нет кислорода — нет и огня.

Сева слушал рассказ Станового, и чем больше он слушал, тем страшнее ему становилось. Казалось, сейчас этот невзрачный старик в бабочке расскажет что-то настолько жуткое, что никогда потом не забудешь. И снова жизнь разделится на «до» и «после». Он хотел крикнуть, остановить безумца, но не смог себя заставить.

— Когда в город пришла чума… Я называю это чумой, ведь именно чума губит города и цивилизации. Так вот, когда в новостях впервые рассказали о заражённых, я был на своём рабочем месте — я работал в непубличной части нашего музея. Все бросились бежать, все бросились как-то спасаться, даже охранники — всё бросили и убежали. А я остался. По музею ещё ходили люди. Я спустился в рубку охраны. Там находится не только пульт наблюдения, куда передаётся трансляция со всех камер музея, но и пульт пожаротушения…

Тимофей Борисович замолчал, как будто собираясь с мыслями. Сева же взял одной рукой за руку Машу, а другой — Костю. То ли от страха, то ли потому, что хотел дать им сигнал — сейчас надо будет бежать.

— И я нажал на эту кнопку. Да, в музее были люди, но искусство важнее. Я не бросил музей, я не сбежал, я всё спас. И я всё сохраню! Те, кто были на первом этаже, почти все спаслись — при первых признаках удушья они убежали, и я их не останавливал. Но потом я вынужден был закрыть двери в музей — иначе в него могли попасть заражённые!

«Ну вот, как я и боялся, на «до» и «после», — подумал Сева. Человек перед ним — убийца. И вот он стоит и рассказывает про убийство.

— Я посчитал их всех. Их было 238 человек — 148 женщин, 65 мужчин и 25 детей. Они отдали свои жизни ради искусства! Я всех их похоронил. Не в земле, конечно, но я всех перенёс в седьмой зал — там Византийское искусство, там иконы, там за ними присмотрят. Это было не очень приятно, но важно. Главное — я спас музей!

Костя первым вышел из странного и похожего на гипнотическое оцепенение состояния, в которое их всех ввёл рассказ старика.

— Псих! Ты псих, урод, убийца!

Он бросился на старика с кулаками, и Маша с Севой едва удержали его.

— Коть, не надо, он не стоит твоей злобы. Пусть он сам тут один со своим искусством подохнет!

Становой не отвечал, он стоял и смотрел на ребят пустыми глазами.

— Маша, Костя, бегите собираться. Берём вещи и уходим. Там ещё один выход есть, я помню — рядом с гардеробом на минус первом этаже.

Сева был уверен, что старик побежит за ними, попытается помешать им или остановить, но он остался стоять перед заколоченными дверьми.

Пока Сева разбирал палатку, Костя и Маша лихорадочно собирали вещи по рюкзакам, и буквально через пять минут они уже были у парадной лестницы. Им казалось, что сейчас нельзя терять ни секунды, и Маша даже не остановилась завязать развязавшийся шнурок на кроссовке.

Становой всё так же стоял и смотрел перед собой. За всё это время он, кажется, вообще не пошевелился.

— Я сделал то, что должен был сделать. Музей — мой дом, музей — мой храм. Искусство превыше всего, даже жизни, искусство — и есть жизнь.

Маша не смогла сдержаться. Она остановилась, развернулась и бросилась на старика.

***

Сложно сказать, почему именно Тимофей Борисович Становой на 81-м году жизни вдруг решил стать массовым убийцей. Что именно заставило его пойти на такое немыслимое по любым понятиям преступление? Может быть, это была ранняя деменция, или может Тимофей Борисович был психопатом и до этого просто скрывал от мира своё расстройство. Как бы то ни было, в его циничном и подлом плане был один фундаментальный изъян. Он не подумал о том, что в музее уже мог быть заражённый.