Мышь

Сева проснулся от оглушительного стука собственного сердца. По абсолютной непонятной причине весь его организм с пробуждением перешёл в режим тотальной паники: у него пересохло во рту и даже немного закружилась голова. Он начал оглядываться по сторонам. Рядом мирно спали Костя и Маша. Внутри палатки всё было в порядке, но Сева чувствовал, как липкий страх сжимает его сердце. Что-то не так. Но что?

Он вылез из палатки, стараясь никого не потревожить, и тут же столкнулся с Тимофеем Борисовичем.

Всё в том же костюме с бабочкой старик сидел на каменной лестнице и не мигая смотрел на палатку. Севе вдруг подумалось, что, кажется, Тимофей Борисович сидел тут всю ночь — это была довольно криповая мысль. В музее безопасно, но если этот человек сумасшедший, такая ли хорошая мысль оставаться рядом с ним надолго?

— Вы заспались? Всеволод, вам и вашим друзьям уже давно пора вставать. Вчера вы отказались слушать меня, но сегодня вам отвертеться от меня не получится! У вас пять минут, и мы начинаем экскурсию. Будите своих товарищей, время пошло!

«Да он же психический», — подумал про себя Сева, но спорить не стал. Сейчас они послушают лекцию, а потом — уже сами, без Тимофея Борисовича — устроят «военный совет» и решат, как им и куда выбираться из музея.

Костя и Маша совершенно не собирались просыпаться и начали протестовать. Сева заговорщицким шёпотом объяснил им положение дел, и они, после двухминутного яростного спора, согласились, что лучше старика не злить, а послушать его экскурсию. Буквально через десять минут после того, как они открыли глаза, не позавтракав и не почистив зубы, очень помятая троица стояла и слушала довольно занудную лекцию.

— Как я рассказывал вам вчера, когда вы бесцеремонно меня прервали, наш музей изначально задумывался профессором Цветаевым как музей слепков. Немногие первые оригиналы появились у нас почти сразу, но настоящий расцвет музея случился после революции, когда здесь были размещены ценнейшие экспонаты из отобранных у дворян коллекций. После войны здесь также появилось трофейное искусство. Но Давид работы Микеланджело, рядом с которым мы с вами сейчас находимся, это всего лишь гипсовый слепок.

— Если вот такого будет ещё три или сколько там часа, то я лучше к заражённым пойду, — тихо-тихо прошептал Костя на ухо Севе. Маша, стоявшая совсем рядом, захихикала. К счастью, увлечённый рассказом Становой этого не заметил, так же, как не услышал и Костиной шутки, которую бы он, несомненно, не оценил.

— Скульптура Давида — важнейший экспонат нашего музея, можно сказать, что профессор Цветаев фактически выстроил всю экспозицию именно вокруг него: обратите внимание на размер — больше пяти метров! Посетитель видит гигантского Давида сразу же, когда попадает в музей. Он видит мощь! Красоту! Масштаб! Всё в этом зале, включая стеклянный потолок, устроено таким образом, чтобы Давид производил на смотрящего наибольшее впечатление!

Тимофей Борисович очевидно относился к тому многочисленному типу мужчин, которые испытывают наслаждение от звука собственного голоса. Вот только экскурсоводом он был, к сожалению, посредственным. Он повторялся, запинался, путал факты и в принципе говорил о многих вещах так безэмоционально (но при этом громко), что ребята с трудом держались на ногах и отчаянно боролись со сном. Это не помешало ему подробнейшим образом рассказать несчастным Севе, Косте и Маше обо всех экспонатах зала, начиная от статуи кондотьера Коллеони и заканчивая ракой святого Зебальда.

У Севы теплилась надежда, что когда они закончат с итальянским залом, Тимофей Борисович сделает паузу и они смогут хотя бы позавтракать, но старик был неумолим. Закончив с Итальянским двориком, он решительным шагом вышел из зала, призывая их следовать за собой.

Они вышли в холл с парадной лестницей и теми самыми заколоченными дверьми, на которые прошлым вечером наткнулся Костя.

— Обратите внимание на мраморный пол. Сегодня мрамором никого не удивишь, но до революции здание Музея было единственным общественным пространством, в котором обычный москвич мог встретить мраморный пол и мраморную отделку.

Сева посмотрел на Машу, которая последние десять минут вдруг неожиданно приободрилась и сейчас пристально смотрела на их безумного экскурсовода. Её очевидно не интересовал мрамор, она то и дело переводила взгляд со Станового на заколоченные двери за его спиной. Тимофей Борисович тем временем продолжал:

— Сейчас мы отправимся с вами во второй «дворик» нашего музея и один из самых наших популярных залов — Греческий. Вы знаете, как популярен Пушкинский музей? Каждый год к нам приходит миллион человек! Ежедневно в музей приходят тысячи москвичей и гостей нашей столицы…

— Простите, Тимофей Борисович, но если музей так популярен и в него ходит так много народу, то где же все? Почему мы тут с вами одни?